И вдруг в ответ загремело: "Слава!" - словно весь город крикнул здравицу, и тысячи шапок взлетели над берегом в небо. 

На городских стенах - толпы стрельцов. 

- Здорово, стрельцы-астраханцы! - крикнул им Разин. 

В ответ со стен отдалось "ура" и "слава". 

Разин махнул рукой. На главных стругах, оглушая всех, еще и еще раз дружно ударили пушки. С атаманского корабля в тот же миг плюхнулись в воду концом тяжелые дощатые сходни. 

Несколько казаков хлопотливо сбежали на берег с тяжелыми скатками пестрых персидских ковров и начали их раскатывать сквозь толпу, пролагая дорогу в город. 

- Эй, где тут у вас астраханцы?! Астраханские есть?! - бегая вдоль каравана, кричали стрельчихи с берега, разыскивая своих пропавших мужей. 

- Вон там, там, позади, еще с версту будут. 

- Тут, тут астрахански! Мы астрахански!.. 

- Миха-айла!.. Живой!.. Соколик ты мой! Не чаяла видеть! - кричала стрельчиха с берега. 

С остальных стругов начали сбрасывать сходни, сбегали бывшие астраханские стрельцы, обнимали жен и детей. 

- Го-го-го! Го-го-го!.. Держи, держи, обнимай его крепче, чтоб, чертов сын, больше за море не гонялся! - кричали казаки стрельчихам, в душе завидуя астраханским счастливцам. 

- А мой-то где, мой? - кричала плечистая, дородная стрельчиха, расталкивая толпу так, что в стороны от нее рассыпались ярыжные и стрельцы. 

- Пашута-а! Тут тво-ой! - гаркнул Чикмаз из толпы есаулов, окружавших Степана. 

Прогибая дубовые сходни, разинский богатырь тяжелой поступью сам слетел вниз и, стащив с головы туркменскую баранью папаху, обнялся с семипудовой красавицей Пашутой. 

- Ох-ти, томно мне! - простонала она и сомлела в его объятиях. Чикмаз, не долго думая, подхватил ее на руки и потащил на струг... 

- Сходни сломятся! Сходни! Уронишь в воду! - с шутливым озорством остерегали его казаки. 

И сам Степан Тимофеич с усмешкой глядел на сурового Чикмаза, который, осклабившись, как мальчишка, поставил на палубку струга свою Пашуту. 

- Вот она у меня какая, Степан Тимофеич! - сказал Чикмаз. 

- Батька, батька! Давай выходить! Все готово, уж пушки спускают... Митяй воротился с Федькой. Ждет воевода... 

- Сергей! Эй, Серге-ей! Выгоняй со стругов ясырь! 

- Бунчук наперед несите, бунчуки да знамена!.. 

- Раздайсь! Раздайсь! - кричали в толпе казаки, выстраиваясь в длинное торжественное шествие. 

Народ теснился и медленно двигался по улицам, провожая Разина с есаулами к Приказной палате. По дороге казаки расстилали ковры от пристани во весь длинный путь, чтобы показать все богатство и пышность. 

Свита Разина, его ближние есаулы, были разодеты. Жемчугом были унизаны козыри их зипунов и кафтанов, на руках сверкали кольца и золотые запястья, у иных вдеты в ушах бирюзовые или изумрудные серьги. Суровые, смуглые лица у многих от лихорадки покрылись болезненной желтизной. Но головы всех подняты, взоры смелы, поступь тверда. Все богаты, и видно, что каждый может платить за вино в кабаке горстью жемчужин или золотым персидским туманом, не требуя сдачи... 

За ними несли отбитые в боях персидские знамена, дальше шли боевые друзья - корабельные есаулы и сотники, за есаулами - казаки с дарами: несли ковры, тигровые и леопардовые шкуры, шубы, шелка, бархаты, блюда, кубки, чаши; дальше везли вереницу пушек и, наконец, позади, связанных друг с другом длинными веревками за шеи, гнали закованных пленников. 

Маша-стрельчиха стояла в пестрой многотысячной толпе астраханцев. Она хотела прорваться вперед. Ее притиснули и осадили: 

- Куда?! Ишь разоделась! Не к вам атаман. Наш он, батюшка!.. 

- Все обиды ему снесем. Шаха побил! Уж управится тут с воеводской братией! - слышались голоса вокруг. 

Разин шел - и толпа раздавалась перед ним. Стрельчиха стояла сама не своя: он шел прямо к ней, как к своей неминуемой судьбе. К самым ее ногам казаки расстелили красный ковер... 

- Дорогу! - крикнул один из его есаулов. 

Она отступила. У нее едва хватило сил поднять взгляд. 

- Ты?! - сказал над ней Разин. Он стоял рядом с ней, величавый и пышный. - Ну, знать, не пошла в монастырь!.. 

У Маши словно прилип язык, вдруг пересохло в горле и помутилось в мыслях... Что делать? За ним? От него? Куда? Толпа подхватила и сжала ее, а Разин был уже далеко впереди, а мимо шли его казаки... 

- Добра-то, добра! Царство целое купишь! - удивлялись в толпе на богатство разинцев. 

- И все воеводам в дары! 

- А ты сказывал: наш ватаман, не с боярами дружит! 

- Ду-ура! С воеводой дружи не дружи, а дары неси... 

- Богато даров! 

- Небось и себе толику оставил. 

- Себе оставил - и нам достанется! 

- А тебе за что, ябедна крыса, воеводский хвост?! 

- Пошто я хвост воеводский? 

- По то! Нес бы ноги, покуда целы! 

- Чего бьешь?! Чего бьешь?! 

- То и бью - наша правда пришла, наша сила! Вам, приказным, больше на нашем брате не ездить. 

- А я что? 

- Ты посулы хватал, воеводе таскал, подьячая крыса... 

- Дави их, братцы! - подбадривали казаки. 

Толпа шумела и ликовала. Но стрельчиха не видела ничего. 

Страшный озноб охватил ее плечи, так что даже в толпе враждебных оборванных людей пожалели ее, разодетую в шелк и соболя. 

- Пустите купчиху вылезти из содома: вишь, бедную, треплет трясуха. Гляди, на глазах с лица спала! - заговорили вокруг. 

И, не помня себя, вдова вырвалась в узкую татарскую улочку... 

Ни бедняк, ни богач, ни самые бывалые люди, ни русский, ни татарин, ни в Астрахани, ни в Москве, ни в иных местах - никогда и нигде не видали такого богатства. Даже когда проезжал через Астрахань антиохийский патриарх, один из пяти владык православного мира, - даже тогда не сверкало все таким торжеством. Богатейшие купеческие караваны и посольства персидского шаха казались убогими перед этим великолепием. 

Могуществом и повелительной силой дышало все существо Степана. Гордо подняв большую умную голову, с расчесанной надвое бородой, со смелым взглядом, устремленным вперед, с высокой богатырской грудью, шагал он в торжественном шествии. Казалось, что он может приказывать всем и силе его нет предела.