С боем идти через Астрахань Разин сейчас не решался. Ломить через степи на Дон было тоже опасно в столь малом числе. Он не показывал казакам своей озабоченности, поддерживал их веру в то, что нужно всего два-три дня отдохнуть, но в душе знал, что от гибели может их спасти только какая-то необычайная выдумка, хитрее той, какая выручила в бою с Менеды-ханом... 

Среди ночи послышались с моря крики дозорных и тотчас же стихли. Потом к атаманскому стругу на веслах направились два челнока. Тимошка Кошачьи Усы за своим челноком привел двоих московских стрельцов, сказавших, что привезли атаману грамоту. Их впустили на струг. 

- Чья грамота? - спросил стрельца Разин. 

- Князь воевода стольник Семен Иванович сказывал - царская, - отозвался тот, подавая столбец с висячей печатью. 

Митяй Еремеев при свечке с трудом читал вслух: 

- "...а буде он, Стенька Разин с товарищи, в старом их воровстве нам, великому государю, вины свои принесут и крест поцелуют да вам, астраханским воеводам, боярину Ивану Семеновичу с товарищи, пушки, и струги, и ясырь отдадут, и мы, великий государь, прежние их вины им отпустим. Идти им на Дон и селиться там вольно, а жить им, Стеньке с товарищи, по станицам тихо, без грабежу и обид..." 

- Постой-ка, Митяй, не спеши... Ну-ка, сызнова. Я что-то в мысль не возьму, мудрено!.. - перебил чтение Разин. 

Еремеев читал все с начала. 

- Стало, что же, нам государь Алексей Михайлыч вины отдает? - удивленно спросил атаман. - А чего воевода сказать велел? - обратился он к посланному с грамотою стрельцу. 

- Стольник Семен Иваныч князь Львов велел сказать, чтобы ты всяко дурно оставил да без опаски, без бою шел в Волгу да выше города в Болдином устье стал со стругами. А когда хочешь мирно жить, то со мной пятерых своих лучших людей послал бы на струг к нему, и те стрельцы за все войско твое принесут государю вины и крест поцелуют... 

Царская милость озадачила Разина: что могло означать прощение прежних вин? 

"Караваны грабили, казнили стрельцов, воеводу стегали плетьми, город взяли... - напряженно думал Степан. - Неужто за то даровал государь прощение, что шаха персидского войско побили? Неужто мы в том заслужили царю? Али пущего забоялись нас бояре? Может, того и страшатся, что станет расти казацкая держава от Буга до Яика, затем и хотят привести нас к миру?! В Москву заглянуть бы единым глазом да помыслы их проведать!.. Обманом ли взять хотят?.. Ты, мол, крест поцелуй, отдай пушки, а там тебя и в борщ... С них и станется, право!.. Стрелец говорит, что четыре приказа московских стрельцов посадили в струги поджидать нас с моря... Куды, к чертям, с четырьмя приказами биться?! Да шведов, да англичанцев прибрали в начальные люди... 

Скажем, в Астрахань мы придем. Посмотрят на нас воеводы: "Ну и воины! Ну и народ! Не казаки - убогие старцы с паперти: кожа да кости! А те вон - желты, в лихорадке маются, те - хромые, язвы да раны на всех... Куды страшное войско!" Да вышлют на нас московских стрельцов. Ведь с экой-то силой нам ныне не сдюжить! Знать-то, хитрость нужна!.. - Разин вдруг встрепенулся. - А, черт вас дери, обхитрю!.." 

- Сережка-а! - вдруг неожиданно зычно и нетерпеливо позвал среди ночи Степан. 

В тихом заливе, где находился митрополичий учуг, с утра поднялся шум, говор, крики. Небывалые паруса развертывались и расцветали над казацкими кораблями, пестрые флаги развевались на мачтах, с бортов спускались богатые цветные ковры, парча, сукна, бархат... Один перед другим выхвалялись богатством и красотою убранства струги. 

Сами казаки напяливали на себя нахватанное во дворцах непривычное персидское платье. Шелковые шаровары шахских жен, захваченные в гаремах, чалмы из пестрых платков, пышные кафтаны персидских вельмож - все шло на одежды. Разинцы не узнавали друг друга в необычайном одеянии, сталкивались, громко смеялись, возбужденно кричали: 

- Берегись-ка, бояре, персидские пугала лезут! 

- Ванюха! Да ты не в бабье ли оболокся?! Ну, к шаху попал бы - тебя и тотчас бы в гарем засадили! 

- Петяйка! С такими-то рукавами тебя в огороде поставить, пугать воробьев! 

- Дывысь, атаманы, чи я, чи не я? Як домой возвернусь, то жинка меня оглоблей погонит! 

Пятеро казаков, выбранных для крестного целования, были сытые и здоровые с виду. Сам Степан осмотрел их наряды, прежде чем отправить своих послов к воеводе. Небольшой челнок, в который их посадили, был разукрашен в шелка. На саблях у них сверкали алмазы. В дар воеводе Львову Разин послал "за добрые вести от государя и князю в почет" драгоценную саблю с золотыми насечками, изукрашенную рубинами, перстень с голубоватым крупным алмазом и ковер. 

Караван стругов шел к Астрахани с попутным ветром. 

Казачьи знамена были развернуты. Горделиво вздулись цветные шелковые и даже парчовые паруса. Никогда еще море не видело таких нарядных стругов, разукрашенных лентами и коврами. 

Разин расспрашивал астраханских стрельцов, каковы воеводы, вызнавал их нрав, имена. Припомнив посольство к кочевникам в степи, атаман обучал казаков, как разложить подарки, выкрикивая: 

- Перстень злат, лал смарагд, округ девять жемчужин. 

- Ковер самотканый, трухменского дела, цвет вишнев с бирюзой, узор - листья да птицы, двадцать пять аршин на двадцать. 

- Шуба ханская кунья - бобровый ворот, золотный верх. 

- Чаша серебряна индейского дела, весом шесть гривенок, верх золотой чеканный, на крышке - фазан-птица, узор - листья да змеи, в боках пятьдесят жемчужин, в крышке лал алый! - как торговцы, выкрикивали разинцы, проходя мимо атамана с дарами для воевод. 

- Шемаханского шелку девичьего с алыми розами - семьдесят пять аршин. 

- Кизилбашского бархату рытого, цвет поднебесный - сорок аршин, да цвет малиновый - пятьдесят аршин.