Ко вздувшейся покрасневшей ране приложили парную печенку, Иван сорвал ее. 

- Горит, - сказал он, - все равно помру... 

Разин сидел возле него у себя в землянке, не коснувшись еды и питья. Когда все заснули после еды, зашел Сергей и сказал, что выслал в море челны с дозором. Разин снова остался один возле раненого. 

- Душно. Ветра нет. Вынесли б на море... Скоро помру, - прошептал Черноярец. - Казачку мою Серафиму да доченьку Настю, Степан, не забудь... не забудь... как помру... 

- В семидесяти кораблях идет на нас шах, - сказал Разин, - а ты - помирать от стрелы... Погоди. Вот я с персиянцами шутку надумал. Как мы шаха побьем - то и домой. Ты от радости вспрянешь. Постой помирать, - просил он, уверенный в том, что радость целит раны. 

Разин поднял Ивана и вынес его на берег моря. Солнце палило, но ветер летел из влажных просторов и освежал. 

- Синь-то какая! - прошептал Черноярец. - Краса!.. 

- Солнышко ить, Иван, всему дает силу. Попытаем - откроем на солнышке рану. Может, тебе ее исцелит... 

Черноярец взглянул на Разина, и снова усмешка скользнула из-под усов в густую русую бороду. 

- Что ж, открой, - согласился он. 

Рана была у самого сердца. Края ее были синие, вздутые и блестели... Взор Черноярца начал тускнеть. Сухим языком облизнул он губы. 

- Испить? - спросил Разин, поднося ему воду ко рту. 

- Голова горит, а сердце холодное стало. Кончусь, должно быть, Степан, не осилю яду... А мне бы жить! На Дон бы мне воротиться к моей Серафиме, к Настюше... да вместе с тобой казачью державу строить... Вольный край... как в бабкиной сказке про остров Буян, на коем всяк всякому равен... остров... Буян... Яблоки золотые, вишенье, как самоцветные каменья... а люди живут князьям неподвластно... 

Черноярец закрыл глаза. 

- Вот ты и постой кончаться-то, - убеждал Степан. - Мне ведь как без тебя-то казачью державу ладить?! На Дон воротимся, сковырнем старшину, Волгу, Яик и Запороги с собой подымем... Вот будет остров Буян! 

- Темниц там нету и татей... По правде живут... - лепетал Иван. 

Веки его опухли и стали похожи на толстую огуречную кожуру. Голос делался тише и тише. 

Разин сидел над ним до заката. Иван все был жив. Изредка он шевелил губами, приподняв опухшие веки, взглядывал, как раненая лошадь, с жалобой и словно с укором, но больше не мог уже ничего говорить. 

Кудрявые волосы Черноярца, русые, еще молодые, не тронутые сединой, были мокры от пота, и завитки их прилипали ко лбу. Широкая курчавая борода торчала вверх, как будто Иван нарочно ее подставил уходящему солнцу, высокая, широченная грудь неровно и резко вздымалась хриплым дыханьем. Большие крепкие руки лежали вдоль тела, скованные бессильем. 

После плотной еды разинцы уснули и только к вечеру начали просыпаться. В это время с моря вернулся дозорный челн. Ходивший за "языком" Тимофей Кошачьи Усы схватил неосторожного рыболова, ушедшего далеко от берега. Тот сказал, что на боевые струги поутру начали уже приводить воинов и прилаживать снасти... 

Разин велел всем идти по своим стругам. Черноярца снесли в шатер атаманского струга. 

В заливчик, лежавший между косою и островом, на руках затащили три струга и несколько челноков без людей, - спустили на них якоря и поставили паруса. Ветер качал суда во все стороны и гонял их, как хотел, по заливу, насколько хватало якорных цепей. 

На остальных судах Разин почти со всеми казаками ушел в открытое море и в сумерках скрылся на севере, слившись с серою дымкой тумана. 

Только Наумов с сотнею пушкарей остался на острове, в защищенном городке за валом. 

Когда стемнело, пушкари в разных местах на острове разложили костры, словно там был расположен табор большого войска. 

Неравная битва 

Боевой караван астаринского Менеды-хана в семьдесят есаульных судов с медными пушками несся по морю на парусах, направляясь прямо на остров. 

Передний, ханский, сандал был украшен по носу трехглавым зверем: морской конь, хищный орел и гривастый лев соединялись одной могучей шеей, выходящей из груди судна. 

На высокой палубе носовой части судна стояло удобное кресло, где сидел сам Менеды. 

В средней, низкой части ханского сандала был раскинут голубой шелковый шатер пятнадцатилетней ханской дочери Зейнаб. 

Восемь лет назад Менеды просватал ее за вождя кочевников-пастухов Бехрам-хана. Бехрам терпеливо ждал чести породниться с самим повелителем Астаринского ханства, родичем шаха. Но в последние два года землетрясение в горах, жестокая зима и повальный падеж скота разорили кочевников. Бехрам уже не мог привести обещанный выкуп за знатную невесту. К тому же теперь Зейнаб сватал новый жених - Варду-хан, повелитель Ленкорани. Сватовство Варду было выгодно астаринскому Менеды-хану: оно роднило два ханства, лежавшие одно подле другого на берегу моря. Они могли вместе ходить в набеги и защищаться от врагов. Ленкоранскому хану были подвластны прибрежные рыбацкие племена, с ними он не боялся морских походов. Подданные астаринского хана были горные пастухи и земледельцы, из которых он набирал многочисленных воинов. Ради союза Астары с Ленкоранью Менеды отверг прежнего жениха, который ко всему еще был азербайджанец, тогда как Варду-хан такой же перс, как и сам Менеды. 

Горные разбойники оскорбленного Бехрама уже дважды вторгались во владения Менеды, отгоняли скот и топтали посевы. Менеды собирался в союзе с Варду ударить на отвергнутого жениха и до конца разграбить его владения. Но как раз в это время повелитель всего Ирана - великий шах узнал, что морские казаки разбойника Стеньки высадились на острове невдалеке от владений астаринского хана и Менеды вступил с ними в переговоры о размене пленными. Солнце Ирана, шах указал Менеды затянуть обмен пленных, пока будет готов караван боевых судов, которые строили для морского похода. Менеды должен был с войском сесть на эти струги и выйти в море, чтобы уничтожить казацкую ватагу, вернуть награбленное казаками добро и захватить в плен атамана. 

Менеды, выходя в море, не решился оставить дома свою дочь. Он опасался, что Бехрам-хан со своими горцами снова устроит набег и силой похитит Зейнаб. Потому, нарушая обычаи, уверенный в легкой победе, хан Менеды взял в морской поход свою дочь.