- Афанасию? - осторожно спросил Алмаз. 

Корнила молча кивнул и подал бумагу. 

Это был точный список1 с перехваченной грамоты, которую донской есаул Михайла Самаренин, один из ближайших людей Корнилы, посылал тайно в Москву Ордын-Нащокину. Войсковой атаман и раньше знал цену приятельству и "дружбе" Михайлы с ним, Корнилой: Самаренин много лет уже зарился стать атаманом вместо Корнилы, не раз посылал на него изветы, и только дружба Алмаза Иванова всегда выручала Ходнева. 

Алмаз читал, а Корнила еще раз слушал ябеду, хотя за время пути в Москву с Дона, озлобляя и горяча себя против Самаренина, он перечитывал ее много раз и теперь знал почти наизусть: 

"...А на Дону объявились вести от Стеньки-вора, что скоро-де вор на Дон будет. От тех вестей весь Дон замутился, ну, чисто с ума посходили, боярин-батюшка! Кричат его свободителем православных невольников из басурманского плена и любят его. Да мужицкий скоп беглых людишек с пять сот дожидает безбожника Стеньку Разина с моря, и войсковой атаман Корней того скопа нам, войсковым есаулам, отгонять не велит, сказывает, что от того отгона быть сваре и мятежу..." 

- И подлинно быть! - перебил Корнила. 

- Не горячись, Корнила! - спокойно остановил Алмаз и продолжал чтение: - "А ныне я, батюшка боярин, того страшусь, что Стенька-вор хитростью на Дон проскочит, минуя Астрахань, а нам тут не справиться с ним, и вы бы помыслили загодя, чтобы казацкому войску в подмогу стрельцов и прочих государевых ратных людей пять или шесть полков выслать в Черкасск. И я войсковому атаману Корнейке про то сказывал, да Корней отрекается, государева войска страшится хуже лихих иноземцев. 

И я про все то думному дьяку Алмазу Иванову не пишу того ради, что думный дьяк от Корнилы задарен дарами и во всяких донских делах глядит изо рта у Корнилы. Того ради, боярин, о Стенькином Разина воровстве довожу тебе, как ты, боярин, велел - мимо Посольска приказа". "Как ты, боярин, велел"! - значительно повторил Алмаз. 

- Так что же теперь будет, Алмаз Иваныч? - спросил атаман. - Ведь боярин-то лист получит, прочтет... А в листе-то что!.. 

- Ну, что в листе? Ничего! Власти хочет, ко власти и лезет! Кто же без свары ее берет! - успокоил приятеля думный дьяк. - Ты, Корней, мне иное скажи: может Стенька скакнуть на Дон с моря, минуя Волгу? Да коли выскочит вправду, - что делать станешь? 

- Не дай бог, Иваныч, чтобы пролез! Надо его всеми силами не пустить! Непокой на Дону... Только стрельцов на Дон слать - боже избави! Стенька тогда объявит себя заступником воли донской и обычаев дедовских, и домовитые многие, мыслю, пристанут к нему! Надо Стеньку побить, покуда он плавает в море. Тогда я и скоп мужицкий рассею. А ныне, Алмаз Иваныч, Стенька Дону - гроза. Такая гроза, - страх и помыслить, что станет с Доном, если, избави бог, он степями пролезет!.. 

- Эк малюешь! Как богомаз сатану в церковном притворе, - усмехнулся Алмаз. 

- Уж лучше пусть сатана, прости боже, придет на Дон! - воскликнул Корнила, и столько в голосе и во всем его облике было тревоги и опасения, что думный дьяк успокоил его: 

- Не придет, Корней! Кто же пустит его хоть единый шаг ступить на российский берег, что ты! Ведь сколько злодейства наделал!.. Астраханского воеводы товарищ в море пойдет со стрельцами московских приказов и там все потопит. 

- Туды и дорога! Тужить не стану о крестном сынке! - облегченно вздохнул Корнила. - Отбился от рук - на себя пусть богу пеняет! 

- Пойдем ко мне домой, все рассудим, - вставая, сказал Алмаз. 

Корнила поднялся вслед за ним от стола, но в это время примчавшийся от царя дворянин потребовал думного дьяка без мешкоты во дворец "вместе с тем сундуком, каков ему ведом". 

Думный дьяк выразительно посмотрел на Корнилу. 

- Упредил он тебя? - осторожно спросил Корнила, и в глазах его отразился испуг. 

- Сколь ям на большом пути попадает, а бывалый конек их все перескочит! - успокоил Алмаз. - За правду стоять - и царя не страшиться, Корнила Яковлич! А мы с тобой всегда за правду... 

Ввиду поспешности и важности дела, несмотря на поздний час, царь ожидал прибытия думного дьяка. Алмаз пошел в маленькую горенку, удаленную от прочих покоев. Тут почасту царь говорил со своими ближними обо всяких тайных делах, потому и самую горенку во дворе называли "посольской" или "тайною" комнатой. Алмазу тут приходилось бывать много раз. Здесь были скамьи в три ряда, царское кресло и широкая лавка с волосяным расшитым полавником, на которой царь, утомившись, любил полежать на боку во время затяжной и нередко трудной беседы; стол, два кресла, на столе - подсвечники с толстыми свечами, рядом - кувшин хлебного кваса и две небольшие глиняные кружки. 

Недавно овдовевший и от печали осунувшийся и похудевший царь сидел с Ордын-Нащокиным. Посланный дворянин внес за Алмазом тяжелый ларец, поставил его на стол и тотчас же вышел. 

Думный дьяк подошел к царской руке. 

... Старческий, надтреснутый голос Алмаза, монотонность чтения, непрерывные зевки, от которых, по старости, Алмаз уже не умел удержаться, дрожание его пальцев - все раздражало царя, пока Алмаз перечитывал письма и доношения. 

- Терпеть не люблю приказны отписки! - прервал царь чтение. - Может, в том письме и вся истина, да души нет - одна быль... Вот ты прочитал, Алмаз, что Стенька русских невольников на кизилбашцев выменял, чуть ли не целое войско, а мне невнятно: отколь же у них столько русских? 

- Язычники всякие, государь, на твоих людей и на земли твои нападают повсядни. Когда застанут в немногом числе, нечестно хватают и полоняют. И я не по разу тебя молил, государь, послать воевод проучить их, - пояснил думный дьяк. 

- Послушать Алмаза Иваныча - выйдет, что Стенька-вор их теперь проучил! - с насмешкой сказал царский любимец. 

- Прямо лыцарь, за христианскую веру воитель! - раздраженно воскликнул царь. - Завеличался вор, да и ты, думный, тоже его величания умножаешь... Как он там у тебя в бумаге... шаха "братом своим любезным", что ли, назвал?