Князю Семену теперь предстояло выйти против отважного атамана и разбить его войско. Львов представлял себе, что это будет совсем не простая задача. Больше четырех или пяти приказов московских стрельцов ему не дадут. Струги, которые были в Астрахани, к тому же совсем не годились для боя. Надо успеть их проконопатить и подсмолить - на все это нужно время. А кто же знает, когда вор придет к астраханскому берегу?.. 

- А все же, Алмаз Иваныч, он дивно удал! Отколь столько сметки ратной, отваги, искусства?! - воскликнул Львов. - Правду сказать, Стенька больше государевых воевод возвеличил державу: море наскрозь прошел, силу русскую за морем показал, полоняников русских выкупил и на изменное шахово жалованье не прельстился! А ведь не князь, не боярин - простой нахальщина-вор!.. Могуча держава, где даже разбойники сердцем велики! 

- Князь Семен! Стольник! - остановил Алмаз. - Ох, не так-то и молод, а прост ты, князь, как дитя! - укоризненно напутствовал стольника думный дьяк. - Сердцем прям, смел - все ладно, да словом прост... Не быть тебе во больших боярах! 

И когда ушел стольник, долго еще сидел думный дьяк один при свечах над ворохом астраханских отписок. 

"Да-а, сила, сила в ворище! - заключил он. - Скажи-ка нашим боярам струги снарядить на войну в Кизилбашцы. Перво ответят, что у нас от дедов того не велось, потом - что стругов боевых у нас недостача, далее - что и наше-де войско на море плавать от века веков непривычно... да так и не сладят. А Стенька-вор набрал голытьбы, сел в челнишко, махнул веслишком - да в заморском царстве и ну города полонять со дворцами!.. - раздумывал старый дьяк. - От бога талан, да попал не в те руки. Вот и пропал: один ему путь - на плаху! Много таких людей есть в русском народе. Глядишь на него и мыслишь: кабы ему во боярах родиться, вот был бы на диво отечеству муж!.. А он - и на плаху!.." 

Отодвинув всю кучу бумаг, Алмаз зевнул. 

- Эх, русский народ, ты русский народ! И сколь в тебе силищи, русский народ! - нараспев произнес он уже вслух. 

Алмазу припомнилась древняя старина про Илью Муромца, которую еще в его детстве сказывал нищий поп, ослепленный шляхтою самозванца. И старческим, надтреснутым голосом Алмаз пропел себе под нос, в задумчивости мерно раскачиваясь всем грузным телом: 

Кабы столб стоял на пупе земли 

Да кольцо на столбу железное, 

Ухватился бы я за тое кольцо, 

Повернул вокруг землю-матушку!.. 

Старик придвинул к себе железный ларец длинными дрожащими пальцами, искалеченными старческим костоломом, сложил в ларец все бумаги, из-под рубахи достал ключ, висевший вместе с крестом на цепочке, запер ларец, нагрел воску и запечатал печатью. 

Алмаз хотел встать, загасить свечу и ехать домой, но задумался, уронил на руки крупную беловолосую голову, да так и остался сидеть. Он дремал, а в ушах его все продолжал звучать словно чужой голос: 

Ухватился бы я за тое кольцо, 

Повернул вокруг землю-матушку!.. 

Думный дьяк вздрогнул от стука в дверь и проснулся. На одной свече нагорел длинный, коптящий фитиль, вторая совсем оплыла, и фитилек ее жалобно мигал в лужице воска. 

- Притомился ты, сударь, сдремнул, - сказал древний сторож приказа, слегка приотворив дверь. - Там донской атаман тебя мочи нет как добиватца. Велишь ли впустить? Баит, наперво в дом к тебе ездил, потом и сюды. 

- Какой атаман? 

- Сам большой прискакал, Корнила. 

- Корней! - оживился Алмаз. - Добрый гость всегда в пору! 

Думный дьяк встал навстречу атаману Великого Войска Донского. Корнила, войдя, помолился на широкий кивот, потом уж шагнул к хозяину и обнялся с ним. 

- Насилу тебя доискался! Чаял, поздно в приказ, поскакал домовь, ан ты тут засиделся! - говорил Корнила. 

Голос его начинал уже по-старчески дребезжать, как у Алмаза. Голова поседела, он несколько сгорбился, осел, но все старался держаться по-прежнему молодцом... 

Корнила с Алмазом дружили уже лет двадцать пять. 

Войсковой атаман благодаря дружбе с Алмазом чувствовал всегда за спиной поддержку Москвы и верно угадывал, чего Москва хочет. Это помогало ему в управлении Доном. 

Оба - Алмаз и Корнила - хорошо понимали взаимную выгодность их дружбы и пользу ее для Дона и для всего государства. 

Стародавняя дружба с Корнилой давала возможность Алмазу отстаивать свое место в Посольском приказе от покушений царского любимца боярина Ордын-Нащокина, который хотел один, своей волей вершить все посольские дела державы. С тех пор как Ордын-Нащокин появился в приказе Посольских дел, у них повелась борьба, тем более трудная, что умный и хитрый боярин околдовал царя своей книжной просвещенностью, ловкостью в спорах с послами иноземных держав, показной богомольностью и видимой кротостью. 

Ордын-Нащокин подобрал под себя весь Посольский приказ, но казацкие донские дела оставались еще по-прежнему в ведении Алмаза, за этими делами шли сношения с Крымом и Азовом, забота о Волжском понизовье и степях Заволжья. Алмаз получал в первую очередь все самые важные вести с Дона, которые помогали ему всегда верно угадывать намерения Азова и Крыма. Несмотря на вековую тлеющую вражду, Алмазу в течение ряда лет удавалось удерживать мир на южных рубежах государства, не допуская вспышки большой войны с крымским ханом и с турками, которые не раз порывались к тому, пока у России были заняты руки на шведском рубеже и в Польше. И за это, несмотря на свою привязанность к Ордын-Нащокину, царь по-прежнему продолжал ценить думного дьяка. 

- Я ныне весь день только и мыслю лишь об одних казацких делах, - сказал Алмаз атаману и пояснил: - Из Персии вести... 

- Ну, задал крестник хлопот! - воскликнул Корнила. - Да было бы поп его утопил в купели в тот час, как я ему стал крестным батькой! Тьфу, пропасть! Когда ж то покончится, право?! И я к тебе с тем же... - Корнила понизил голос: - Рыбка попалась мне не простая, а золотое перо: Самаренин Мишка писал письмо мимо тебя, прямо боярину в руки. Сегодня казак привез. Вместе со мною ехал. Верно, еще отдать не успел...