- Спытал! - исподлобья, угрюмо взглянув на боярина серыми глубоко сидящими глазами, ответил Михайла. 

- Домой отпущу - и опять побежишь в казаках искать воли? - спросил Одоевский. 

- Побегу, - отозвался пленник уверенно и спокойно. 

Одоевский не поверил своим ушам. Он ждал, что беглец хоть для виду станет молить о прощенье, начнет лепетать, что попутал бес, что будет служить боярину верой-правдой... 

- Чего-о?! - протянул боярин. - Может, казацкого звания не отречешься?! 

- Не отрекусь! - более четко и внятно произнес Харитонов. 

Приведший его холоп, угодливо взглянув на боярина, взмахнул плетью над спиною упорного беглеца. 

- Отстань! Кто велел? - прикрикнул боярин. 

Холоп отступил. 

- Что же, Мишка, тебе отца, матки не жалко, жены, робятишек? - душевно спросил боярин. 

- А нет у меня никого: кругом сирота я, боярин. Прежде матку жалел, не бежал, а как померла, то и ходу!.. 

- Что же тебе больше по нраву пришло: плети аль дыба, колода аль цепь? - спросил Одоевский с нарастающим раздражением. 

- Ни под плетьми, ни на виске не плакал. Прощения не молил! 

- Огня ты не испытал! - с угрозой сказал боярин. 

- Что ты, что сынок твой - звери, - ответил Михайла, прямо глядя в глаза Одоевскому. - Народ только мучите!.. Кабы работать у вас по-людски - кому свою землю-то сладко кинуть?! А ты погляди: и женаты и детны бегут! Я для того бобылем остался. Мне уж тридцатый, и девка была по мне. Не женился, чтобы семьи не жалеть! 

- Смелый ты, Мишка! Вижу, по правде все молвил, - сказал боярин. 

- Оттого и по правде, что смелый. Кто страшится, тот брешет, - по-прежнему твердо ответил беглец. 

- Мог бы тебя я насмерть замучить, - начал боярин, - никто бы с меня за то не спросил... 

- За бедного кто же спросит! - согласно вставил Михайла, тряхнув головой. 

- Ан князь Федор Никитич мне сказал, что ты работник искусный на якорну снасть. Шеймы сучишь любой толщины... 

- Не один я. Иные не хуже есть! - непочтительно перебил Михайла. 

- Что ты мне слова сказать не даешь? Боярин ить я! - раздраженно прикрикнул Одоевский. 

- Ну давай говори. Я тебе не помеха, - согласился пленник с прежним спокойствием. 

- А что, Мишка, когда я тебя на волю пущу, да поставлю за старшего верводела, да денег стану платить за работу - неужто ты и тогда побежишь? - с любопытством спросил боярин. 

- А много ли денег положишь? - невозмутимо отозвался пленник, словно сам, подобру, пришел наниматься к боярину. 

- Ну, скажем, я полтора рубли положу тебе, как приказчику. Станешь ты якорны шеймы сучить и за всеми за прочими дозирать, чтобы работали добро? Неужто ты и тогда побежишь? 

- Да что ты, боярин Никита Иваныч, за дурака меня почитаешь? Куды же я побегу тогда. Стану служить. Ведь бегут от худого! От доброго кто же бежит?! 

- Легкой жизни захочешь, в казаки сбежишь, на грабеж... 

- Какой я грабитель! - с обидой сказал верводел. - А бог-то на что?! 

- Что же, оженишься тотчас? - спросил боярин. 

- Жениться пока погожу. 

- А пошто погодишь? 

- Ты, может, обманешь. Боярское слово некрепко! 

- Дурак! - возмутился Одоевский. - А ну развяжите его, - приказал он холопам. 

Те кинулись, подняли верводела с колен, развязали узлы, стянувшие за спиной его руки. Михайла с наслаждением расправил плечи, вздохнул и вдруг неожиданно развернулся и, коротко крякнув, страшным ударом швырнул одного из холопов в угол боярской горницы. От второго удара его громадного кулака также, как неживой, отлетел и второй холоп. Никита Иванович вскочил и попятился с искаженным от страха лицом. Но верводел стоял перед ним, не собираясь больше ни на кого нападать. 

- Сучья кровь! Что творят с людьми у тебя в подвалах, ты знал бы, боярин! Убить их ведь мало, как измываются над несчастным людом! - сказал Михайла. 

Боярин понял, что за себя ему можно не опасаться. Еще тяжело дыша от волнения, он не сразу опомнился. 

- Да что ж ты, мужицкое рыло, в боярском дому дерешься при мне?! - крикнул он. 

- А где мне потом-то их взять, боярин! Ан тут я за всех помстился, - простодушно сказал Михайла. 

- Ну, че-ерт! - уже отойдя от страха, усмехнулся Одоевский. - Такого, как ты, в палачи взять в Земский приказ. 

Холопы, видя, как мирно беседуют верводел и боярин, молча поднялись; один из них сплюнул кровь и пробовал пальцем зуб под разбитой губой. 

Боярин налил вина в золотой кубок, не убранный после ухода Ордын-Нащокина, протянул его беглецу. 

- Пей боярское здравье за новый почин. Ставлю тебя на полтора рубли в год за старшего верводела в крутильне. 

Кабы столб стоял на пупе земли... 

Воеводский товарищ из Астрахани стольник князь Семен Иванович Львов приехал в Москву в приказ Посольских дел, куда по указу царя шли все известия касательно "вора" Стеньки Разина и его казаков. Стольник привез письмо астраханского воеводы боярина Ивана Прозоровского о том, что им в устье Волги пойман разинский казак. Сперва вор сказался, что он убежал от своего атамана и пробирается на Дон для мирной жизни, но, не выдержав пыток, казак перед самой смертью признался, что Разин сам послал его в Астрахань и наказал разведать, сколько в городе стрелецкого войска и каков на стенах пушечный бой. Казак больше уже не успел признаться ни в чем прежде смерти, но и эта весть была достаточно важной, чтобы, покинув все остальные дела, воеводский товарищ помчался в Москву немедленно сообщить о предстоящем возвращении Разина и просить у царя несколько приказов московских стрельцов, потому что астраханские стрельцы уже показали себя ненадежными, перейдя на сторону Разина, когда были посланы с воеводою Беклемишевым для заставы против разинцев с Волги в море. 

По этому поводу предстояло подготовить все дело к докладу самому государю, и думный дьяк Алмаз Иванов достал из сундука и отпер особый железный ларец с потайным замком, в котором хранились ранее присланные бумаги о разинских казаках. Вместе со стольником князем Семеном думный дьяк разбирал содержимое сундучка. 

Тут были расспросные речи многих людей, бывших в Яицком городке, пока он находился во власти Разина, показания казаков-перебежчиков, убоявшихся морского похода, покинувших разинское войско и пойманных на обратном пути на Дон, вести с Терека, от черкесского князя Каспулата Муцаловича, который по приказу астраханского воеводы в прошедшем году посылал лазутчиков в земли персидского шаха и сообщал о нападении Разина на Дербент, Баку, Фарабат и Решт. Тут хранились и два письма от самого шаха с жалобой на разграбление Разиным городов каспийского побережья и на сожжение шаховых увеселительных дворцов. В письме исчислялись многотысячные убытки.