- Вишь ты, Кошачьи Усы, кую смуту в моих есаулах сеешь! - сказал Разин Тимошке и потянул его за ухо... 

Яицкий городок кипел сборами. 

Каждый день спускали в воду готовые, заново просмоленные и оснащенные суда, и тотчас в них начинали возить сушеную рыбу, пресную воду, порох, свинец, ядра, устанавливать фальконеты. 

По всему городку хозяйки топили печи, пекли хлеба, резали их на малые жеребья и сажали на ночь обратно в печки - сушить сухари для походов. Мешки сухарей возами возили к стругам. 

Конники готовились расставаться с конями; пешие, сухопутные люди, многие с робостью, покидали твердую землю, чтобы надолго отдаться причудам воды и ветра... 

Донские, волжские, астраханские и местные яицкие рыбаки стали среди казаков в чести больше всех других. Они умели справляться с волной и ветром, иные из них не раз возвращались с моря, куда бывали занесены бурей, знали отмели, острова и глуби. Они учили разинцев разным морским наукам. 

- Узел бывает "бабий" - глухой, а то растяжной - "прямой" узел, тот больше для снасти идет, - поучал рыбак, исплававший все Каспийское море, побывавший в плену и в работе у персов и ухитрившийся бежать. - Ино дело "петельный" узел - тот вяжется репейком, вот эдак... Гляди, голова, гляди... "того долюшка на море зла, кто не может связать узла!.." А то узелок захлестом, вот эдак, смотри... Ну, сам завяжи, а я теперь погляжу, как оно у тебя ныне выйдет... 

Иные учили грести веслами, когда судно идет "снаветру" - на откос, и "сподветру" - в кручу волны. 

В каждом струге разделяли гребцов на загребных, рядовых и крючных, учили владеть кормовым веслом, травить и вытаскивать якоря, латать паруса и накидывать свальные крючья, цепляясь в бою за края вражеских кораблей... 

Атаманы решились идти в шаховы земли "за зипуном", разжиться добычей и грянуть толпою на Дон, разгонять домовитую старшину. 

Все было почти готово к отплытию. Три тысячи человек сбирались в путь по морским волнам. Но на грех в последние дни в устье Яика разыгрался супротивный морской "нагон". Нагоняя в реку соленой воды до самого городка, он вздымал высокие пенные гребни и устрашал новичков. 

- Постой, Тимофеич, лобач уляжется - тогда и пойдем, а может, и поветерь дунет, то славно бы плыть! - уговаривали бывалые каспийские рыболовы. 

Но противняк не хотел успокоиться и дул неделю подряд. 

Сергей Кривой вышел с сотнею конных к Камышину, чтобы там перейти через Волгу к мужицкому стану у Паншина-городка. Каждый из казаков Сергея взял по две стрелецкие пищали, кроме своих коротких мушкетов. 

И вдруг от Сергея примчал вестовой казак. Кривой сообщал, что встретил в степи дозор воеводской рати, которая движется к Яику. Стрелецкий дозор сдался Сергею и рассказал воеводский замысел: окружить городок и с суши и от морских островов. 

Не дождавшись попутного ветра, разинцы сели в струги и, на веслах покинув устье, вышли в бурные воды косматого и седого Каспийского моря... 

Казацкая присуха 

В первое время бабка не требовала, чтобы стрелецкая вдова ей помогала в корчемных делах, жалела ее во вдовстве. Но минуло полгода, и установленный срок печали, на бабкин взгляд, кончился. Старая корчемщица попросту приступила к Марье: 

- Хоть бы вышла к гостям разочек да доброе слово сказала! Кручиной себя загубишь, и мне убыток... Я в гроб гляжу. Как одной-то во всем справляться? А гостю много ли надо! Ты чарку пригубишь, взглядом его подаришь - он и снова за чарку возьмется: и ты попользовалась винцом, и старухе доходу! Выйди, выйди к гостям-то! - не раз звала корчемщица. 

Маша не шла. 

- Сыч сычом, прости господи! Право, не знаю, откуда на шею колода старухе свалилась! - ворчала бабка. - Иная бы во вдовстве и сама зажила богато, и бабку на старости лет ублажила достатком. А тут - ни сана, ни мана, ни бес, ни хохуля!.. Приехал купец кизилбашских товаров куплять, деньжищ у него - хошь лопатой, хошь граблями... Вечор приходил и ныне опять приберется. Вышла бы, краля, да бровью одной повела. Он плешивый: плешивцы все блудни. Ему моргнешь - он и рупь тебе в пазушку, а чарку пригубишь, в уста поцалуешь - богата станешь!.. Что жить за чужим-то горбом!.. 

И стрельчиха озлилась: 

- Смерть-то тебя не берет, кочерыжка... Молчи уж, пойду! 

Проезжий нижегородский купец, широкий в плечах, с ярким румянцем, брызжущим из-под огненной бороды с сединкой, пришел и мигнул старухе смеющимися серыми глазами. 

- Внучка во здравье ли ныне? Вечор говорила ты, что недужит, - раздался его густой голос. - Эй, внученька, - как тебя звать-то? - иди-ка да гостя приветь да винца во здравьице сладкого чарочку вдовьим делом со мной не побрезгуй, со старым. 

Маша вышла. От злости она разгорелась. Вишневый румянец темнел на ее щеках. Вишневый платок покрывал покатые плечи. 

- Кто сыт бедой - не напьется водой. Наливай, купец, внучке в сладость, а бабке в доход, - усмехнулась она. 

- Что тебе в сладость, то мне в радость. Пей, горюха! - ласково улыбнулся купец. - И бабке давай поднесем. 

- Да я ее в рот не беру! - отмахнулась бабка. - Рыбки в закуску, ай пирожка, ай пряничков, корки арбузной в меду, ай дыньки вяленой - что укажешь? 

- Всего ставь, чем богата, чтоб радовалась душа и смеялась. 

- Вот грешник! Да нешто душа смеется? 

- Чего ж ей скорбеть?! Наши душеньки - божий дочки. Сам грешишь, и блудишь, и воруешь, и ближнего губишь - оттого и печаль тебя ест, а душа веселится. Она, как младенец, чиста и ни в чем не повинна... Пей, душенька, радуйся богу! - сказал купец, опрокинув первую чарку. 

- Ай, горько вино-то! Ай, горько! Ай, горько, старуха, - забормотал он, крутя головой и зажмурясь. - Ох, батюшки, горько! Да, Машенька, подсласти-ка, голубка! Уста твои чудо как сладки: издали дух-то медовый от них!.. 

- Озорник! - усмехнулась вдова. - Ну, давай поцалую разок, да более не просись. 

Купец вытер губы зеленой ширинкой. 

- Ну как же душе моей не смеяться! Краса-то какая меня ублажила: и мед и огонь на устах! С такой бы женою жить - и вина не надо: с утра встаешь пьян и до ночи хватит. Пей, диво мое! От райской лозы златой сок в утешение людям!..