Степан засмеялся коротким и громким смехом. 

- Видали вы, атаманы, как я боярской милости верю! Скажите Корнею: не пойду к нему и своим казакам не велю. Продал он брата Ивана, продавал не раз украинских казаков, продавал беглецов московских. И нас он продаст за три гроша. Понизовские богачи голутьбе не товарищи! И грамоту мы читать не хотим. Несите ее назад да скажите, как мы обошлись тут с боярскими посланцами, - заключил Степан. - На том вам поклон... 

Он поклонился. Донцы поклонились ему. 

- Ладно ли я сказал, дети? - спросил Степан у народа. 

- Добре сказал! Не видали мы от старшины добра. 

- Здрав буди, батька! - крикнули с разных сторон. 

- Конец кругу! - объявил Иван Черноярец, и площадь враз загудела мирным и оживленным говором, как на базаре, будто не было только что казни дворян... 

Донцы потеснились к лестнице, чтобы сойти с помоста. 

- К атаману пожалуйте, братцы донские послы, хлеба-соли откушать, - позвал их Федор Сукнин. 

- Здорово, Клин! - приветил Степан, обнявшись со стариком. - Дела порешили, а ныне пображничаем! Да, чур, за брагой про ваше посольство - ни-ни! А то во хмелю побранимся! - серьезно пригрозил Степан. - Здоров, Пинчейка-толмач! И тебя нарядили в послы? Корнила хитер: послал тех, кого я люблю! Иным бы посек башки. 

- Чаяли, посечешь и так, - усмехнувшись, признался Иван Губанин, третий из донских послов, и почесал в затылке. 

Вокруг засмеялись. 

- Вы добрые казаки, пошто вас секчи! - возразил Черноярец. 

- Вместе еще поживем на Дону, на кругу поспорим-ся и дуваны поделим, - сказал Митяй Еремеев. 

- А паче, что круг вас послал - не Корнила, - поддержал и Наумов. 

- Как Алена? Как дети? Как брат Фролка? - расспрашивал казаков Разин. 

Клин вытащил из мешка узелок, завязанный женским платком. 

- Фрол Тимофеич наезжал в Черкасск. Все у тебя слава богу. Вместе с ним ехали до Зимовейской, в твоем курене ночевали, казачку видели и робят. Лепех тебе напекла Олена Никитична. Мыслю, что нынче уж дюже черствы, - а все же из дому. 

Клин протянул Степану гостинцы... 

Послы просидели до ночи и наутро отъехали на Дон, только Пинчей отстал от них и остался в войске Степана. 

- Что ж я хозяйке скажу от тебя, Степан? - спросил на прощанье Клин. - Скучилась дюже, плачет. 

- Поклон отдай. А сам как сберусь, так наеду, - уклончиво ответил Степан. 

По каспийским волнам 

- "...А сидим у Паншина-городка, да пройти нам от ратных людей не можно - ни свинцу, ни зелья, и сабли - одна на троих, и в том, государь Степан Тимофеич, как ты нам, отец наш, укажешь. Пошли, государь, к нам, к Паншину-городку, своих есаулов с твоим жалованьем - с пищальми, свинцом и зельем. Пожалей сиротинок, не то воеводы побьют нас. Смилуйся, отец родной, пособи, а мы, сироты, тебе правдой послужим, как ты укажешь, и живота жалеть на твоей атаманской службе не станем". 

Иван Черноярец дочитал посланье, принесенное молодым пареньком, сидевшим тут же в углу. 

- Сколько же вас там сошлось, "сиротинок"? - спросил Разин. 

- Шесть сот, осударь атаман, - выпалил, вскочив на ноги, паренек. 

- А где ж вам Степан Тимофеич на всех мужиков пищалей, свинцу да зелья напасется? 

- Не ведаю, осударь атаман! - пробормотал молодой мужицкий посланец. 

Он был невысок ростом, лет семнадцати от роду, с ярким румянцем выпуклых щек, с детским наивным взглядом темных, широко открытых глаз, и темные пушистые усики казались наклеенными на слишком юное, простодушное лицо. 

- Ты не ведаешь, я не ведаю. Кто же ведает, как ты мыслишь? - спросил Степан, которому льстило, что народ так вот, прямо, к нему обращался с нуждой. 

- Ты все ведаешь, осударь Степан Тимофеич! - сказал паренек. - Кому же иному ведать, ить на тебя вся надежа! 

- "Наде-ожа"! - передразнил Разин. - Из одной надежи не сшить одежи! Как звать-то тебя? 

- Тимошка. 

- А по батьке как? 

- По батьке - Степанов сын. 

- Как же, Тимофей, я тебя в казаки возьму? Ты Тимофей Степанов, а я Степан Тимофеев. Казаки и знать не будут - который из нас двоих батька, который сын, - пошутил Разин. 

Паренек тотчас же подхватил его шутку: 

- Ты, Степан Тимофеич, с бородой, а у меня, вишь, усы одни выросли - вот так и узнают. Как ус ни велик, а все бороды не выкроишь! У кого борода, тот и батька. 

- И то! - поддержал Черноярец. - Бороде честь, а усы и у кота есть! 

- Ну, знать-то, парень Тимофей Степанович Кошачьи Усы, так ты у меня в казаках и будешь, а бороду вырастишь - есаулом станешь. Отколе сам? 

- С Вологды. 

- Эка прошел! Не зря шагал. Оставайся. 

- А как мужики? - спросил Тимошка. 

- Мужики пусть сами дорогу сыщут. Ты сыскал, и всякому не заказано, - строго сказал Разин. 

- А пищали да зелье? 

- Где ж я возьму? Вы сбесились! Сколь мужиков на свете, а я всем пищали да зелье подай... Что я - царь? 

- До царя бояре не пустят, а ты наш атаман! - возразил Тимошка. 

- Богатым стану - тогда на всех припасу. 

- Ну, прощай, Степан Тимофеич! Ты не серчай. Я пойду, - вдруг поднявшись с места, сказал Тимошка. 

- Куды ж ты? - спросил Черноярец. 

- Назад к мужикам. Ждут у Паншина. Надо сказать, чтоб не ждали. Не то их побьют. 

- Ты, Тимофейка, садись да молчи! - в первый раз вмешавшись, остановил Сергей. - Слышь, Стяпан Тимофеич, - обратился он к атаману, - нам мужиков бросать не лады! Надо послать к мужикам есаулов. 

- Тебя, что ли? - резко спросил Разин. 

- А что ж не меня? Возьму полсотни ребят, под Паншин сгоняю на лошадях, челны переволочь пособлю да сведу на низовья, а там тебя в море нагоним... 

- Хошь атаманом стать? 

- А чего ж мне не стать?! Ты не примешь к себе - и сам ватаманить учну!.. Ну-ну, ты не серчай, помиримся! - сказал Сергей, заметив, что Разин ревниво нахмурился. - Ты, Стяпан, сам почуй: мужик на тебя - как на бога, а ты от них рыло воротишь! Их там перебьют, а мы перед богом ведь станем в ответе... 

- Ну, черт с тобой, убирайся! - сказал Степан. - А повесят - себе пеняй. Ждать не станем! 

- Да, Стяпанка, да ты не жди! Пошто нас дожидать?! Мы и сами к тебе поспеем! - горячо уверял Сергей. - Нам бы только, не мешкав, пуститься, пока караваны с Москвы не идут!..