Разя побагровел он напряжения, силясь разгадать, в чем же на этот раз хитрость Корнилы. И вдруг жар стыда окатил его с головы до ног при мысли, что хитрости-то тут и нет никакой - Корнила сказал то, что думал. 

Разя первым вскочил с места. Он позабыл старость, и давние раны, и соловецкое богомолье. Желчь закипела в нем. Он не мог простить себе доверчивости, которая была у него к атаману. Теперь только понял он, как далеко зашла близость Корнилы с Москвой: старинная казачья воля оказалась повязанной по рукам и ногам боярской веревкой. 

- Тьфу ты, кум! Не кум, а собака поганый! - воскликнул он. - Охвостье боярское, чертов ты сын! - Разя плюнул Корниле под ноги. - Бога и совесть забыло старшинство донское... Я полк собираю. Гайда со мной, Боба! Едем со мной, запорожцы! 

И Тимофей, не глядя на атамана, шагнул за порог. "Ах, старый дурак я, старый дурак! - бранил он себя. - Поверил такой изменной собаке!" 

- Кликнем клич по Дону - все возметутся панов колотить! Едем ко мне во станицу! - как молодой, горячась, кричал Разя уже на крыльце. 

Возбужденной, шумной толпой высыпали на площадь казаки. 

- Степанка! Коня! - позвал Тимофей на всю площадь. 

Стенька верхом бойко и весело подскакал к войсковой избе, ведя в поводу Каурого. 

Он соскочил, чтобы придержать отцу стремя, но распаленный гневом старик без помощи, по-молодому прянул в седло. В общем гвалте и говоре Стенька не мог разобрать, что творится. С шумом спорили запорожцы, разбирая от коновязи своих коней. Толпа любопытных донцов, ожидая от старшины объявления о решениях тайного круга, тесно сгрудилась у крыльца, иные расспрашивали выскочивших стариков, а те что-то всем объясняли, надсадно и возмущенно крича и размахивая руками. Трудно было со стороны в этом гвалте разобрать хоть единое слово. 

На крыльцо вышел сам атаман. Стенька успел разглядеть, что лицо его побагровело, черные брови сошлись, а глаза сверкают досадой и злостью. 

- Орда татарская! Свистуны! Державной заботы не смыслите, побродяги!.. - гневно кричал Корнила. Он встретился взглядом со Стенькой и тотчас отвел от него глаза. - Не слушайте, запорожцы, старого кобеля! Я добра вам хочу. Ино тут, в войсковой избе, ино дома беседа вокруг хлеба-соли, - добавил он, обратясь к запорожским послам. 

- Пошли, браты!.. Наплевать на его хлеб-соль! - крикнул Разя, махнув рукой. 

- Батька, куда? - спросил озадаченный Стенька. 

- Домой! 

Тимофей взмахнул плеткой. Кони запорожцев рванулись вослед Каурому. 

Степан растерянно взглянул еще раз на Корнилу, окруженного алыми кафтанами войсковой старшины, поглядел вслед отцу и, склонясь к луке, хлестнул по крупу коня. Мелькнула тоскливая мысль: "Пропал мушкет, не будет мышастого жеребца с атаманской конюшни!" 

На помощь Богдану 

Во двор к Тимофею Разе, кроме гостей запорожцев, наехала буйная донская молодежь, жадная до походов и воинской славы, - горячие и отзывчивые сердца, да и просто те из донцов, кто думал нажиться в походе богатой добычей. 

- Чтобы не стыдно мне было вам, запорожцам, в очи глянуть, чтобы не думали на Украине, что все казаки на Дону продались боярам, поеду я с вами сам и семя свое с собою возьму, - сказал запорожцам Разя. 

Донские казаки, собравшиеся во двор Тимофея, вскочили и загудели. Перебивая друг друга, они кричали, что тоже поедут биться с панами, обещая, что тот возьмет сына, тот - брата, а тот сговорит соседа. 

Несколько дней в Зимовейской станице длились шумные сборы. Казаки ездили из станицы в станицу, гурьбой забредали в шинки и громко спорили за хмельным питьем, за игрой в карты и в кости, сговаривая и товарищей двинуться в дальний поход. 

Стенька вначале таил обиду на всех, кто задевал Корнилу неуважительным словом. Но день за днем столько дурного было сказано о войсковом атамане и запорожцами и донцами, что Стенька поверил им. Ему даже стало казаться, что крестный всю жизнь старался его обмануть, прикидываясь добродушным и щедрым. "Хитрый, лиса лисович - боярский хвост! - задорно думал Степан. - Не надо мне от тебя ни коня, ни мушкета! Пойду на войну - не такого коня отобью у панов!.." 

Шумной, хмельной ватагой съезжались казаки под окнами станичного атамана, выкрикивали бранные речи по адресу Корнилы, московских бояр и распевали насмешливые, озорные песни. 

Молодые казаки до похода спешили нагуляться с невестами, старые холостые волки озорничали, бродя допоздна вдоль тесных станичных улиц и поднимая громкий нестройный гогот, когда с пронзительным визгом в разные стороны разбегалась от них засидевшаяся на завалинке девичья стайка. 

У многих казаков не хватало к походу коней, и Разя позволил им выехать в степи за Дон, в набег на татарские табуны. 

Стенька хотел увязаться в набег с Наливайкой, но его не взяли. К утру казаки вернулись шумною ватагой, пригнали табун лошадей. Один запорожец был ранен татарской стрелой и, не доехав до станицы, в седле скончался от раны. 

Казаки делили угнанных татарских коней, а на серого коника, который остался после убитого запорожца, кинули жребий. Стенька тоже, как и другие, выстрогал ивовый жеребьек. 

- Давай, давай! - ободрил его Наливайко, подставив свою шапку, в которую собирал жеребья. - Может, тебе посчастливит! 

Но коник достался старому деду Ничипору. 

"На что такой старый поедет еще на войну!" - подумал с досадою Стенька. 

Когда схоронили убитого казака, то все казаки на кладбище подняли такую пальбу из мушкетов, будто и в самом деле уже началась битва с панами. 

Все дни, пока собирались казаки из верховых станиц, Степан выходил из себя, чтобы не отстать от других в удальстве. Он разыскал для себя и усердно отчистил заржавленный старый мушкет, зарядил для пробы, вскинул его ко глазу, послал пулю вслед пролетавшей чайке и осыпал осеннюю синеву неба каскадом разбрызганных перьев. 

- Вот так и панов станешь бить! - ободрительно сказал ему Боба. 

Проезжая Иванова коня, Степан перескакивал высоченный, обмазанный глиной плетень, а взявшись для Бобы выточить саблю, чтобы испробовать, сколько остра, он подбросил вверх подаренную крестным свою новую курчавую шапку с золотым галуном на донце и сгоряча разрубил ее пополам.