прогулку по зоопарку в сопровождении медсестры и во время первой же 

экскурсии со мной случается небольшое происшествие. Мы, как и многие другие, 

очарованы обезьянами в клетке. Меня занимает особенно большая обезьяна, 

лениво сидящая с совершенно безразличным видом на суку, с которого свисает 

ее длинный хвост. Конечно, я не могу не сделать того, чего не следовало бы, 

и просовываю свой костыль через прутья с намерением пощекотать ей хвост. Не 

успел я коснуться хвоста, как обезьяна внезапно хватается за мои костыли и 

пытается со всей силы втащить меня в клетку. Я подскакиваю на одной ноге к 

самим прутьям, но, конечно же, зверь не сможет протащить меня сквозь них. 

Сестра Эдельгарда хватается за меня и мы вместе тянем костыли к себе. 

Человек против обезьяны! Ее лапы начинают скользить по гладкой поверхности 

костыля и доходят до резинового колпачка на самом конце, который не дает 

костылям глубоко втыкаться в землю или соскользнуть при ходьбе. Резиновый 

колпачок возбуждает ее любопытство, обезьяна обнюхивает его, стаскивает с 

костыля и глотает с широкой ухмылкой. В тот же самый момент я могу вытащить 

костыль из клетки и по крайней мере, частично одерживаю победу в этом 

поединке. Через несколько секунд раздается вой сирен, предупреждающих о 

воздушном налете. Быстрая ходьба по песчаным дорожкам Цоо заставляет меня 

вспотеть, потому что без резиновых колпачков костыли глубоко утопают в 

песке. Все вокруг торопятся и суетятся, я вряд ли могу воспользоваться их 

помощью и продолжаю ковыляю, сильно хромая. Это медленная работа. Мы едва 

успеваем добраться до бункера, как начинают падать первые бомбы. 

Приближается Пасха. Я хочу вернуться в часть до ее наступления. Мой 

полк сейчас базируется в районе Гроссенхайма в Саксонии, первая эскадрилья 

вновь перелетела из Венгрии в район Вены и по-прежнему остается на 

юго-восточном фронте. Гадерман находится в Брансуике, все то время, пока 

меня нет, так что в это время он может заниматься лечением больных. Я звоню 

ему чтобы сказать, что я приказал Ю-87 забрать меня в Темпельхофе в конце 

недели и намереваюсь вернуться в часть. Поскольку незадолго до этого 

Гадерман говорил с моим лечащим врачом, он не может до конца в это поверить. 

Кроме того, он сам болеет. Я не встречусь с ним больше во время войны, на 

тех последних операциях, которые сейчас должны начаться. 

Место моего бортстрелка занимает лейтенант Ниерман, у которого нет 

недостатка в боевом опыте и который носит Рыцарский крест. 

Повинуясь приказу доложить фюреру перед отъездом, я прощаюсь с ним в 

бункере. Он снова и снова говорит о том, что доволен моим относительно 

гладким выздоровлением. Он не запрещает мне летать, вероятно потому, что 

сама мысль о моих новых боевых вылетах просто не приходит ему в голову. И 

вот я вновь сижу в своем самолете, первый раз за последние шесть недель, 

лечу к своим боевым товарищам. Канун Пасхи, и я счастлив. Незадолго до 

взлета звонит Фридолин и просит меня лететь прямо в Судеты, он собирается 

переместить часть в Куммер-ам-Зее неподалеку от Нимеса. Поначалу я чувствую 

себя очень странно в самолете, но вскоре я вновь в своей стихии. Управление 

затруднено тем, что я могу пользоваться только одной педалью. Я не могу 

нажимать на правую педаль, потому что мой протез еще не готов, и я пользуюсь 

левой ногой чтобы поднимать вверх левую педаль, это движение опускает правую 

и я получаю желаемый результат. Моя культя в гипсе и вытянута под приборной 

панелью без риска задеть обо что-нибудь. Через полтора часа я приземляюсь на 

новом аэродроме в Куммере. Полк прибыл сюда на час раньше меня. 

Наш аэродром расположен в великолепном месте, между двумя отрогами 

Судетских гор, и со всех сторон окружен лесами. Рядом находится живописное 

карстовое озеро Куммер. Пока не решена проблема с расквартированием, мы 

ночуем в гостиничном номере. Здесь, в Судетах, все еще царит атмосфера 

полного мира и спокойствия. Враг находится за горами и этот фронт удерживают 

войска под командованием фельдмаршала Шернера, поэтому это невозмутимое 

спокойствие не столь уж абсурдно. Ближе к одиннадцати часам мы слышим 

высокие голоса детского хора, который исполняет "Gott grusse dich". Местная 

школа во главе с хозяйкой встречает нас серенадой. Это пение - что-то новое 

для нас, повидавших виды ветеранов, оно затрагивает те струны, о которых 

сейчас, на этой стадии войны, нам вскоре придется забыть. Мы слушаем 

завороженно, каждый из нас погружен в свои собственные мысли, мы чувствуем, 

что эти дети верят в нашу способность отразить надвигающуюся опасность, со 

всеми сопутствующими ей ужасами. В конце их песни я благодарю их за 

очаровательную встречу и приглашаю их посетить наш аэродром утром, чтобы 

посмотреть на наших "птичек". Они появляются на следующий день и я начинаю 

процедуру со взлета в своем противотанковом самолете и стрельбы по мишени 

площадью в треть квадратного метра. Дети стоят полукругом и могут себе 

представить атаку на вражеский танк, это хорошая разминка для меня, 

попробовать попасть с одной ногой. На противоположный склон Судетских гор 

все еще закрыт туманом и поскольку мы не можем совершить боевой вылет, у 

меня есть немного свободного времени, поэтому я поднимаю в воздух 

Фокке-Вульф 190 D9 и демонстрирую воздушную акробатику на большой и малой 

высоте. Это гений, гауптман Катшнер, мой офицер-инженер, уже переделал 

ножные тормоза, которые незаменимы для этого быстрого самолета, таким 

образом, что ими можно управлять при помощи рук. 

В тот момент, когда я иду на посадку, все яростно жестикулируют и 

указывают в небо. Я оглядываюсь и через просветы в рваных облаках вижу 

американские Мустанги и Тандерболты, кружащие вверху. Они летят на высоте