большинстве случаев подлинной потерей, потому что вместе с самолетами 

погибли бы и их экипажи. 

Все эти мысли приходят мне на ум. Через несколько часов окончательные 

результаты операции подтверждают мои опасения. Пятьсот вражеских самолетов 

было уничтожено на земле, не вернулось двести двадцать наших самолетов с их 

экипажами. Среди погибших - ветераны, командиры соединений, старики, которых 

и так осталось мало. Все это печалит меня. Сегодня об операции будет 

доложено рейхсмаршалу и верховному главнокомандующему как о великой победе. 

Что это - намеренное введение в заблуждение, или раздутые личные амбиции? 

Входит адъютант и говорит мне: 

"Только что звонил оберст фон Белов. Он хотел бы, чтобы вы зашли на 

чашку кофе". 

"Но не смогу ли я доложить рейхсмаршалу лично"? 

"Рейхсмаршал еще не прибыл, почему вам пока не посетить фон Белова"? 

Я какое-то время раздумываю над тем, не нужно ли мне переодеться, но 

решаю этого не делать, чтобы сохранить мою последнюю рубашку для беседы с 

рейхсмаршалом. 

Сравнительно долгий путь через лес приводит нас в городок, состоявший 

из бараков и сельских жилых домиков, это штаб-квартира фюрера на Западе. За 

кофе я рассказываю фон Белову о последних событиях на русском фронте. Через 

двадцать минут он покидает меня, но тотчас же возвращается и кратко просит 

меня следовать за ним. Не подозревая ни о чем, я прохожу через несколько 

комнат, затем он открывает дверь, пропускает меня вперед и я оказываюсь 

лицом к лицу с фюрером. Все о чем я только могу подумать - так это о том, 

что я не надел чистую рубашку, больше на ум ничего не приходит. Я узнаю 

других людей, которые стоят вокруг него: рейхсмаршал, который прямо лучится 

от удовольствия - что происходит крайне редко, адмирал Дениц, фельдмаршал 

Кейтель, шеф Генштаба генерал-лейтенант Йодль и ряд других знаменитых 

военных, включая генералов с восточного фронта. Они все окружили огромных 

размеров стол с картой, на которой показано положение дел на фронтах. Они 

смотрят на меня и эти взгляды заставляют меня нервничать. Фюрер заметил мое 

смущение и обращается ко мне в полной тишине. Он подает мне руку и 

превозносит мою последнюю операцию. Он говорит, что в качестве признания 

моей храбрости, он награждает меня высочайшей наградой за храбрость, 

Золотыми Дубовыми листьями с Мечами и Бриллиантами к Рыцарскому кресту 

Железного креста и присваивает мне звание оберста. Я слушаю его слова в 

изумлении, но когда он говорит с ударением: "Довольно полетов. Ваша жизнь 

должна быть сохранена для блага германской молодежи и вашего опыта", я в 

мгновение ока настораживаюсь. Это означает, что мне придется оставаться на 

земле! Прощайте, мои боевые товарищи! 

"Мой фюрер, я не могу принять эту награду и повышение в звании, если 

мне больше не позволят летать с моей частью". 

Моя правая рука все еще в его руке, он все еще вглядывается мне в 

глаза. Левой рукой он передает мне черный, обтянутый вельветовый тканью 

футляр, в котором находится моя новая награда. Многочисленные лампы в 

комнате заставляют бриллианты сверкать всеми цветами радуги. Он смотрит на 

меня с печалью, затем выражение его лица меняется и он говорит: "Хорошо, 

продолжайте летать", и улыбается. 

В этот момент мое сердце охватывает теплая волна радости и я счастлив. 

Впоследствии фон Белов говорит мне, что и его и генералов чуть было нее 

хватил удар, когда я ставил свои условия, он уверяет меня, что молния, 

проскользнувшая по лицу фюрера, не всегда превращается в улыбку. Все меня 

поздравляют, главнокомандующий Люфтваффе - с особой сердечностью, он сильно 

щипает мою руку просто от удовольствия. Поздравления адмирала Деница более 

умеренные, поскольку он добавляет немного раздражительно: 

"Я рассматриваю вашу просьбу продолжать полеты, обращенную к фюреру, 

как не соответствующую долгу солдата. У меня много хороших капитанов 

подводных лодок, но рано или поздно им всем пришлось подчиниться приказам". 

Хорошо, что он не мой главнокомандующий! 

Фюрер ведет меня к столу с картами и говорит мне, что на совещании 

только что обсуждалась ситуация в районе Будапешта, я же только что прибыл 

оттуда, не правда ли? Он перечисляет доложенные ему причины не вполне 

удовлетворительного хода операции, которая до сих пор не привела к созданию 

коридора для связи с осажденным городом. Я делаю умозаключение, что в 

качестве объяснения назывались погодные, транспортные и другие трудности, но 

ни разу не упоминались ошибки, свидетелями которых мы были сами, находясь в 

воздухе: разделение бронетанковых дивизий и выбор неподходящей местности для 

атаки танков и пехоты. Я докладываю о своем мнении, основанном на долгом 

опыте войны на восточном фронте и на том факте, что во время этой операции я 

летал в этом секторе по 8 часов ежедневно, в основном на малой высоте. Все 

слушают меня в молчании. После короткой паузы фюрер делает замечание, обводя 

глазами круг своих советников: 

"Видите, как меня вводили в заблуждение - и кто знает, как долго?" 

Он никого персонально не упрекает, хотя и знает подлинные 

обстоятельства, но очевидно, что он возмущен обманом. Показывая по карте, он 

высказывает свое желание перегруппировать наши силы для новой попытки снять 

осаду Будапешта. Он спрашивает меня, где, с моей точки зрения, местность 

больше всего благоприятствует атаке бронетанковых частей. Я высказываю свое 

мнение. Позднее эта операция завершается успешно, ударная группа подошла к 

оборонительным линиям защитников Будапешта и те смогли пробиться из города. 

Когда совещание заканчивается, фюрер ведет меня в свой частный кабинет, 

меблированный с большим вкусом и с утилитарной простотой. Я хотел бы, чтобы 

мои товарищи могли бы находиться здесь и прожить со мной все эти часы,