плоская как доска, иначе полет был бы невозможен. Видимость чуть более 400 

метров, особенно когда еще не совсем светло. Мы летим уже примерно полчаса 

когда туман опускается к земле, потому что мы приближаемся к озерному 

району. Из-за трудностей полета на высоте 50-60 метров я даю приказ 

перестроиться. В целях безопасности мы выстраиваемся в один ряд. Соседние 

самолеты движутся в приземном слое тумана и время от времени исчезают из 

виду. При этих погодных условиях мы не сможем успешно атаковать. Если нам 

придется сбрасывать бомбы, из-за малой высоты разлетающиеся осколки могут 

повредить наши собственные машины. Простое пребывание в зоне цели никому не 

помогло. Я рад, когда последний из нас благополучно приземляется. Я 

информирую обо всем фельдмаршала Шернера и он говорит мне, что получил те же 

самые метеосводки с линии фронта. 

Наконец, ближе к девяти часам утра слой тумана над аэродромом немного 

расползается и поднимается на высоту 400 метров. Я вылетаю вместе с 

противотанковым звеном в сопровождении седьмого звена, которое должно 

бомбить цели. Под самым слоем тумана мы вновь идем на юго-восток. Но чем 

дальше мы летим в этом направлении, тем ниже опускается нижняя кромка. 

Вскоре мы опять вынуждены опуститься на высоту 50 метров, видимость крайне 

плохая. На местности нет почти никаких ориентиров и поэтому я лечу по 

компасу. Начинается район озер, погода остается отвратительной. Я с 

северо-востока приближаюсь к той точке, которую фельдмаршал дал мне как 

местоположении ударных клиньев. Я делаю небольшой крюк на запад и пролетаю 

мимо цели, таким образом, чтобы после захода на цель я продолжал бы лететь 

по прямой к дому, крайне необходимая предосторожность в такую погоду. Если 

враг так силен, как это нам описывали, он, вероятнее всего, защищен 

соответствующим зенитным огнем. Мы не можем осторожно приближаться к цели 

под прикрытием холмов или деревьев, потому что заходим в атаку над водой, 

соответственно при выборе тактики зенитный огонь нужно принимать во 

внимание. Держаться вне поля зрения зенитчиков, то выходя из облаков и 

прячась, в них не момент быть рекомендовано всему строю из-за опасности 

столкновений так близко от земли, хотя это и возможно для одиночного 

самолета. Пилоты должны будут уделять внимание исключительно самому полету и 

не смогу достаточно сконцентрироваться на их задаче. 

Мы летим низко над водой, заходя с юга, погода пасмурная, я ничего не 

могу различить дальше 700-800 метров. Сейчас прямо впереди я вижу темную 

движущуюся массу: дорога, танки, грузовики, русские. Я немедленно кричу: 

"Атака"! Тут же почти в упор оборона открывает огонь прямо по моей машине: 

стреляют сдвоенные и счетверенные пулеметы, автоматы, все ярко освещено 

вспышками. Я лечу на высоте 30 метров и столкнулся с самой серединой осиного 

гнезда. Не пора ли выбираться отсюда? Другие самолеты развернулись веером по 

обе стороны от меня и оборона не уделяет им такого внимания. Я кружусь и 

бросаю машину из стороны в сторону, выполняя самые сумасшедшие 

оборонительные маневры чтобы избежать попаданий, я стреляю не целясь, потому 

что попытка выровнять машину для более точного прицеливания означала бы 

непременную гибель. Когда я достигаю танков и машин я немного набираю высоту 

и пролетаю прямо над ними, я каждую секунду жду попадания. Это все кончится 

плохо, моя голова такая же горячая как и металл, с визгом проносящийся мимо. 

Через несколько секунд раздается громкий стук. Гадерман кричит: "Мотор 

горит"! Попадание в двигатель. Я вижу, что двигатель не дает нужных 

оборотов. Пламя лижет кабину. 

"Эрнест, прыгаем. Я немного наберу высоту и буду лететь сколько смогу, 

чтобы убраться с пути русских. Недалеко я видел наших парней". Я пытаюсь 

подняться выше - я не имею представления о нашей высоте. Темная нефть на 

остеклении кабины, я больше ничего не вижу и сбрасываю фонарь, чтобы хоть 

что-то разглядеть, но это тоже не помогает, языки пламени закрывают все 

вокруг. 

"Эрнест, прыгаем прямо сейчас". 

Двигатель запинается и трещит, останавливается, работает снова, 

останавливается, работает... Наш самолет станет нашим крематорием вон на том 

лугу. Мы должны прыгать! 

"Мы не можем", кричит Гадерман, "высота всего метров тридцать". Ему 

сзади лучше видно. Он тоже сбросил свой фонарь, оборвав провод интеркома. Мы 

больше не можем говорить друг с другом. Его последние слова: "Мы над лесом"! 

- я тяну на себя ручку изо всех сил, но самолет отказывается карабкаться 

вверх. Гадерман сказал, что мы летим слишком низко, чтобы прыгать с 

парашютом. Можем ли мы сесть? Возможно, что да, даже если я ничего не вижу. 

Для этого двигатель должен работать, пусть и неустойчиво. 

Я медленно убираю газ. Когда я чувствую, что самолет стал проваливаться 

вниз, я бросаю взгляд по сторонам. Я вижу как земля проносится мимо. Мы 

сейчас всего на высоте 6-7 метров. Я напрягаю мышцы на случай удара. 

Неожиданно мы касаемся земли и я выключаю зажигание. Двигатель 

останавливается. Может быть, нам пришел конец. Затем что-то грохочет и я 

больше уже ничего не помню. 

Я ощущаю что-то вокруг себя, следовательно я еще жив. Я пытаюсь 

восстановить в памяти: я лежу на земле, я хочу встать, но не могу, я 

пригвожден к земле, боль в ноге и голове. Затем до меня доходит, что где-то 

должен быть Гадерман. Я зову его: 

"Эрнест, где ты? Я встать не могу". 

"Подожди немного - может быть, все получится - очень болит"? Проходит 

немного времени прежде чем он, хромая, подходит ко мне и пытается вытащить 

меня из обломков. Сейчас я понимаю, почему мне так больно: длинный кусок 

металла из хвоста самолета пронзил нижнюю часть бедра и все хвостовое