значила для нас так много. 

Ожесточенная борьба в районе Волковысска. Город несколько раз переходит 

из рук в руки. Здесь держит оборону небольшая немецкая бронетанковая часть. 

Мы оказываем ей поддержку с первого до последнего луча света, отбивая в 

течение нескольких дней бесчисленные атаки русских. Некоторые из Т-34 

укрываются за огромными скирдами на полях, с которых уже убран урожай. Мы 

поджигаем стога зажигательными пулями чтобы лишить их укрытия, затем атакуем 

танки. Лето стоит жаркое, мы размещаемся у самой воды и часто купаемся в 

короткие получасовые промежутки между вылетами, это настоящее наслаждение. 

Вскоре воздействие этих боев на земле и наших вылетов начинает ощущаться: 

первоначальная ярость русских атак заметно ослабевает. Контратаки происходят 

все чаще и чаще, и фронт вновь до известной степени стабилизируется. Но 

когда бои стихают в одном месте, можно быть уверенным, что они разгорятся 

где-то в другом. Советы рвутся в Литву, пытаясь обойти с фланга наши армии в 

Эстонии и Латвии. Соответственно для нас, находящихся в воздухе, всегда 

полно работы. Советы относительно хорошо осведомлены о силе нашей обороны на 

земле и в воздухе. 

Одна из вылазок дает лейтенанту Фиккелю повод вновь отпраздновать свой 

день рождения. Мы вылетаем для атаки концентрации вражеских сил и красные 

вновь используют свой старый трюк - ведут радиопередачи на наших частотах. 

Лично я в тот момент не могу понять что они тараторят, но это по всей 

очевидности относится к нам, потому что они все время повторяют слово 

"Штука". Мой коллега-лингвист и наземный пост, на котором есть переводчик, 

рассказывают мне потом всю историю. Вот что, примерно, происходит: 

"Штуки приближаются с запада - вызываю всех Красных соколов: немедленно 

атаковать "Штуки", их около двадцати - впереди одиночная "Штука" с двумя 

длинными полосами - это по всей очевидности, эскадрилья Руделя, того самого, 

который всегда выводит из строя наши танки. Вызываю всех Красных соколов и 

зенитчиков: сбить штуку с длинными полосами". 

Лейтенант Марквардт прямо в воздухе делает краткий перевод. Фиккель 

говорит со смехом: 

"Если они целятся в ведущего, можно побиться об заклад, что они попадут 

в ведомого". 

Он обычно летает моим ведомым и поэтому знает, что говорит. 

Впереди и ниже нас на дороге, идущей между двух лесных массивов 

движутся иваны с их автомашинами, артиллерией и прочим имуществом. Сильный 

зенитный огонь, Красные соколы уже здесь, на нас нападают Аэрокобры. Я отдаю 

приказ начать атаку. Большая часть самолетов пикирует на грузовики, меньшая 

- на зенитные батареи, отчаянно маневрируя. Истребители полагают сейчас, что 

пришло их время. Разрывы зенитных снарядов все ближе к нашим самолетам. 

Прямо перед входом в пике Фиккель получает прямое попадание в крыло, он 

сбрасывает бомбы и уходит в том направлении откуда мы прилетели. Его самолет 

объят пламенем. Мы уже сбросили бомбы и выходим из пике. Я набираю высоту 

чтобы увидеть, куда делся Фиккель. Он приземляется в центре малопригодной 

для посадки местности, с канавами, ямами, пнями и прочими препятствиями. Его 

самолет перескакивает через две канавы как разъяренный гусак, просто чудо, 

что он не спарашютировал. Вот он и его бортстрелок вылезают из кабины. 

Ситуация скверная, вражеские кавалеристы, за которыми движется несколько 

танков, приближаются к самолету со стороны леса, совершенно очевидно 

намереваясь захватить экипаж. Аэрокобры еще яростнее атакуют нас сверху. Я 

говорю: 

"Кто-то должен приземлиться немедленно. Вы все знаете, что мне это 

теперь запрещено". 

У меня ужасное чувство, потому что мне запретили летать и не в моем 

характере нарушать приказы. Мы все еще кружим над упавшим самолетом, Фиккель 

и Барч там, внизу, по всей вероятности не могут себе представить, что кто-то 

может целым и невредимым приземлиться в таких обстоятельствах. Советы 

постепенно подходят ближе и по-прежнему никто не начинает посадку: маневры 

уклонения от атак истребителей требуют полного внимания со стороны каждого 

экипажа. Мне трудно принять решение садиться самому, несмотря ни на что, но 

в этой ситуации если я не буду действовать немедленно, мои товарищи 

погибнут. Если их вообще еще можно спасти, то у меня лучшие шансы это 

сделать. Я знаю, что не подчиняться приказу непростительно, но решимость 

спасти моих товарищей сильнее чувства долга. Я забыл о последствиях моих 

действий, обо всем остальном. Я должен их спасти. Я отдаю приказы: 

"Седьмое звено: атаковать кавалерию и пехоту с малой высоты. Восьмое: 

кружить на средней высоте, прикрывать меня и Фиккеля. Девятое: подняться 

выше и связать боем истребители. Если они будут пикировать, атаковать их 

сверху". 

Я лечу очень низко над местом вынужденной посадки и выбираю клочок 

земли, который можно использовать, если повезет, для приземления. Медленно я 

добавляю газ, вот мы над второй канавой. Убрать газ, ужасный прыжок, затем я 

останавливаюсь. Фиккель и Барч бегут к нам как люди, спасающие свою жизнь. 

Вот они уже у самолета. Пули иванов пока никого не задели. Оба забираются в 

кабину, я даю газ. Я дрожу от напряжения. Смогу ли я взлететь? Поднимется ли 

мой самолет в воздух прежде чем натолкнется на какое-нибудь препятствие на 

земле и разлетится на куски? Вот и канава. Я отрываюсь от земли, пролетаю 

над канавой, колеса снова касаются земли. Затем самолет выравнивается. 

Медленно спадает напряжение. Эскадрилья приближается к нам и мы возвращаемся 

домой без потерь. 

"Бродячий цирк Руделя" размещается на убранном поле неподалеку от 

города Венден, неподалеку от латвийско-эстонской границы. Фельдмаршал Шернер 

все время пытался заполучить мою эскадрилью в свой сектор и наконец добился 

своего, мы оказались на Курляндском фронте. Не успели мы расположиться на