"Я передам твое дело на рассмотрение командира и будем надеяться на 

лучшее. Пусть он решает. Это все, можешь идти и привести себя в порядок". 

Когда я вышел из палатки в слепящее солнечное сияние, я мигаю - не 

только потому, что оно такое яркое. Я борюсь с нарастающим внутри меня 

чувством отчаяния. Затем здравый смысл подсказывает мне, что у меня нет 

причин терять надежду. Адъютант может быть предрасположен против меня, но 

его мнение обо мне - это одно, а решение командира может быть совсем иным. 

Предположим даже, что адъютант имеет такое влияние на командира - но 

возможно ли, что решение не будет принято в мою пользу? Нет, вряд ли 

командир будет колебаться, потому что он даже не знает меня и, конечно же, 

составит свое собственное мнение. Приказ немедленно доложить командиру 

прерывает мои размышления. Я уверен, что он сам решит, как поступить со 

мной. Я докладываю. Он отвечает на мое приветствие довольно апатично и 

подвергает меня длительному и молчаливому осмотру. Затем он, растягивая 

слова, произносит: "мы уже знаем друг друга", и, возможно, заметив выражение 

несогласия на моем лице, отмахивается от моего молчаливого протеста 

движением руки. "Конечно, знаем, поскольку мой адъютант знает о вас все. Я 

знаю вас с его слов настолько хорошо, что вплоть до дальнейших распоряжений 

вы не будете летать с моей эскадрильей. Вот если в будущем у нас не будет 

хватать людей..." 

Я не слышу, что он мне говорит. В первый раз на меня что-то находит, 

какое-то чувство в глубине живота, чувство, которое я не испытывал несколько 

лет, до тех пор, когда однажды возвращался на самолете, изрешеченном 

вражескими пулями и серьезной потерей крови, которая высасывала мои силы. 

Я не имею ни малейшего представления о том, как долго говорит командир 

и еще меньше я знаю, о чем. Во мне бурлит восстание, и я чувствую, как в 

моей голове молотом стучит предупреждение: "Нет, не делай этого... не 

делай...". Затем голос адъютанта возвращает меня к реальности: "Вольно". 

Я вижу его в первый раз. Вплоть до этого момента я не уверен, что он 

присутствует. Он смотрит на меня каменным взглядом. Сейчас я полностью 

восстановил контроль над собой. 

Несколько дней спустя начинается операция по захвату Крита. Двигатели 

ревут над летным полем. Я сижу в своей палатке. Крит - это проба сил между 

"Штуками" и английским флотом. Крит - остров. Согласно всем военным 

аксиомам, только превосходящие военно-морские силы могут отобрать остров у 

англичан. Англия - морская держава. Мы - нет. Конечно же, нет, потому что 

Гибралтар не позволяет нам привести в Средиземноморье наши суда. Но эта 

военная аксиома, господство Англии на море сейчас ставится под сомнение 

бомбами наших пикирующих бомбардировщиков. А я сижу один в своей палатке... 

"Вплоть до дальнейших распоряжений вы не будете летать с моей 

эскадрильей!". 

Тысячи раз в день это предложение возмущает меня, высокомерное, 

саркастическое, делающее меня посмешищем. Снаружи раздаются голоса экипажей, 

взволнованно рассказывающих о своем опыте и о высадках наших 

воздушно-десантных войск. Иногда я пытаюсь убедить одного из них позволить 

мне лететь вместо него. Это бесполезно. Даже дружеский подкуп ничего мне не 

приносит. Время от времени, как мне кажется, я могу прочитать нечто вроде 

симпатии на лицах моих коллег, и затем горло пересыхает от еще более 

горького гнева. Когда взлетает самолет, я хочу заткнуть уши чтобы не слышать 

музыку моторов. Но не могу. Я слушаю. Я не могу с собой ничего поделать! 

"Штуки" работают непрерывно, один вылет сменяет другой. Они делают историю 

где-то там, в битве за Крит, а я сижу в своей палатке и рыдаю от ярости. "Мы 

уже знаем друг друга!" Совсем наоборот! Ни в малейшей степени! Я совершенно 

уверен, что даже сейчас я мог бы быть полезным эскадрильи. Я умею летать. У 

меня хватит воли выполнить задание. Предрасположенность стоит между мной и 

шансом получить рыцарские шпоры. Предрасположенность моего начальника, 

который отказывается дать мне возможность убедить его в том, что его 

"суждение" неправильно. 

Я собираюсь доказать вопреки его мнению, что со мной обошлись 

несправедливо. Я не позволю существовать этим предубеждениям против меня. 

Так с подчиненными нельзя обращаться, сейчас я это понимаю. Снова и снова 

пламя неповиновения бушует внутри меня. Дисциплина! Дисциплина! Дисциплина! 

Контролируй себя, только путем самоограничения ты сможешь достичь чего-то. 

Ты должен научиться понимать все, даже ошибки. Даже слепоту старших 

офицеров. Нет другого способа сделать себя более пригодным, чем они к роли 

командира. И понять ошибки своих подчиненных. Сиди в палатке и сдерживай 

свой темперамент. Твое время придет. Никогда не теряй уверенности в себе! 

2. ВОЙНА ПРОТИВ СОВЕТОВ 

Операции на Крите подошла к концу. Мне приказано доставить поврежденный 

самолет в ремонтную мастерскую в Котбусе и ждать там дальнейших 

распоряжений. Вновь возвращаюсь в Германию через Софию и Белград. 

В Котбусе я не получаю никаких известий об эскадрильи и не имею ни 

малейшего представления о том, что они собираются со мной делать. В 

последние дни распространились слухи о новой компании, основанные на том, 

что многочисленные наземные команды и летные соединения переместились на 

восток. Большинство из тех, с кем я обсуждал эти слухи, полагает, что 

русские позволят нам пройти через свою территорию на Ближний Восток, таким 

образом, мы сможем приблизиться к месторождениям нефти и подорвать военный 

потенциал Британии. Но все это домыслы чистейшей воды. 

В 4 часа утра 22 июня я слышу по радио: только что объявлено о войне с 

Россией. Дождавшись рассвета, я иду в ангар, где чинятся самолеты,