Мы уже давно знаем о низком боевом духе красных истребителей, только 

несколько ударных авиаполков являются исключениями из этого правила. Эти 

отчеты о потерях являются ценным подтверждением нашего успеха. 

* * * 

За несколько дней до 20 марта 1944 года из-за отвратительной погоды с 

сильными дождями мы прекращаем полеты. Мы, пилоты, говорим про эту погоду: 

"Даже воробьи предпочитают ходить пешком". Летать нельзя. Пока длится эта 

погода, Советы могут продолжать свое наступление и форсируют Днепр без 

всяких помех. Против этой угрозы невозможно организовать оборону, ни одной 

роты нельзя выделить из района Николаева, других резервов нет. В любом 

случае мы предполагаем, что наши румынские союзники из чувства 

самосохранения будут защищать свою страну с фанатичной яростью и этим смогут 

компенсировать нашу численную слабость. 

20 марта после семи вылетов в районы Николаева и Балты я вылетаю со 

своей эскадрильей в восьмой раз, это наша первая миссия за последние пять 

дней против Ямпольского моста. Небо ярко-синее и можно предположить почти 

наверняка что после такого длительного перерыва оборона будет существенно 

усилена зенитными средствами и защитой истребителей. Поскольку летное поле и 

сама деревня Раховка тонут в грязи, наша истребительная эскадрилья 

перебазировалась в Одессу, аэродром которой имеет бетонную 

взлетно-посадочную полосу. Наши "Штуки", оснащенные широкими шинами, 

способны гораздо лучше справляться с грязью и проваливаются в нее в меньшей 

степени, чем истребители. Мы договариваемся по телефону о рандеву в 

определенное время в 45 км от цели на высоте 5000 метров, прямо над 

приметной излучиной Днестра. Но, скорее всего, в Одессе возникают какие-то 

трудности. В точке встречи эскорта нет. Цель обозначена ясно, поэтому мы, 

естественно, решаем продолжать полет. В моей эскадрилье несколько новых 

экипажей. Качество их подготовки не такое высокое, как раньше. По-настоящему 

хорошие летчики к тому времени уже давно находятся на фронте, горючее для 

тренировочных полетов строго рационировано и составляет определенное 

количество литров на каждого человека. Я твердо верю, что если бы я сам был 

ограничен таким малым количеством, то не смог бы летать лучше, чем эти 

молодые пилоты. Мы все еще находимся в тридцати километрах от нашей цели, 

когда я предупреждаю: "Вражеские истребители". К нам приближается более 

двадцати советских Ла-5. Наш груз бомб затрудняет маневрирование. Я летаю 

оборонительными кругами, чтобы в любой момент можно было зайти в хвост 

истребителям, поскольку они намереваются сбить мой замыкающий самолет. 

Несмотря на воздушный бой я постепенно приближаюсь к цели. Отдельных 

русских, которые пытаются сбить меня заходя спереди, я разочаровываю своей 

мобильной тактикой, затем в последний момент я пикирую через самую их гущу и 

начинаю карабкаться вверх. Если молодые экипажи смогут продержаться до конца 

сегодняшнего дня, они многому смогут научиться. 

"Приготовиться к атаке - сомкнуть строй - атака!" 

И я пикирую на мост. Во время пикирования я вижу вспышки зенитных 

орудий, защищающих мост. Снаряды с визгом проносятся мимо моего самолета. 

Хеншель говорит, что небо как будто покрыто клочками шерсти, так он называет 

разрывы зенитных снарядов. Наш строй теряет свою монолитность и 

разваливается, это делает нас боле уязвимыми для атаки истребителей. Я 

предупреждаю тех, кто ковыляет позади: 

"Скорее догоняйте, мы боимся не меньше вашего". 

Ни одного ругательства не срывается с моего языка. Я закладываю вираж и 

с высоты 300 метров вижу как моя бомба взрывается рядом с мостом. Значит, 

дует ветер. 

"Ветер слева, поправка влево". 

Прямое попадание бомбы с нашего третьего по счету самолета уничтожает 

мост. Кружась вокруг, я обнаруживаю позиции зенитных батарей и отдаю приказ 

атаковать их. 

"Сегодня им достанется", - высказывает свое мнение Хеншель. 

К несчастью, два новых экипажа немного отстали во время пикирования. 

Лаги отрезают их. Один из этих самолетов изрешечен пулями и проносится мимо 

меня в направлении территории, занятой противником. Я пытаюсь догнать его, 

но я не могу бросить из-за него всю эскадрилью на произвол судьбы. Я ору на 

него по радиотелефону, я ругаю его, но ничто не помогает. Он уходит, 

снижаясь, к русскому берегу Днестра. За ним тянется узкая полоска дыма. Он 

без сомнения мог бы продержаться в воздухе еще несколько минут, как другие, 

и долетел бы до наших окопов. 

"У него нервы сдали, у этого идиота", - комментирует Фиккель по 

радиотелефону. В этот момент я не могу больше заниматься подбитым самолетом, 

поскольку должен попытаться удержать вместе наш потрепанный строй и 

маневрирую в западном направлении, используя оборонительные круги. Через 

пятнадцать минут красные истребители уходят и мы в обычном строю 

направляемся к нашей базе. Я приказываю командиру седьмого звена вести строй 

домой. Вместе с лейтенантом Фишером, который пилотирует второй штабной 

самолет, я разворачиваюсь и иду назад на низкой высоте, над самым Днестром. 

Река течет здесь между высокими обрывистыми берегами. Впереди в направлении 

моста я вижу русские истребители, которые патрулируют на высоте от одного до 

трех километров. Но здесь, в речной долине, меня трудно разглядеть и, кроме 

того, моего возвращения никто не ожидает. Как только я поднимаюсь над 

кустарником, которым поросли берега, справа, в трех-четырех километрах я 

замечаю наш самолет. Он совершил вынужденную посадку в поле. Экипаж стоит 

рядом с машиной и когда я пролетаю мимо них на низкой высоте, начинает 

яростно жестикулировать. "Если бы вы только обратили на меня внимание