Кубрик 

Кубрик. 14.00. Воскресенье после праздника. Воздух 

голубой, табачный. 

Старпом с утра услал всех на корабль, не сказав, чем же 

заниматься после обеда. Стиль работы - раздать работу и 

слинять. 

Помощник командира не может после обеда распустить 

офицеров по домам вот так сразу и поэтому строит личный состав. 

- В две шеренги по подразделениям становись! Равняйсь! 

Смирно! Вольно! Командирам подразделений сделать объявления! 

Строй зашелестел. 

- Разойтись по тумбочкам! - вспоминает помощник. - Бумага, 

застеленная в тумбочки, уже грязная, бирок нет, черт-те что, 

вопрос вечный, как мир! Командиры подразделений! По готовности 

предъявлять тумбочки лично мне. 

Разошлись по тумбочкам. Из рундучной хрипящий в наклоне 

голос: 

- Это чьи ботинки? В последний раз спрашиваю! По коридору: 

- Савелич! Савелич! Савелич! Где эта падла? Савелич - 

матрос. Его вечно теряют и вечно ищут. Штурман. Высокий, 

крупный, рыжий. Садится и берет гитару, мурлычет: "Н-о-чь 

ко-рот-ка...". Красивый баритон. К нему подлетает помощник: 

- Валерий Васильевич! Вы готовы предъявить свои тумбочки? 

Штурман смотрит в точку и говорит только после того, как 

выдержана "годковская пауза" - пауза человека, прослужившего на 

восемь лет больше помощника: 

- Люди работают... Доклада не поступало. 

Помощник отлетает. Штурман задумчиво изрекает: 

- Рас-пус-ти-те пол-ки! Люди ус-та-ли! 

Он читал когда-то "Живые и мертвые", и ему кажется, что 

это оттуда. Офицеры с поминальными лицами собрались в 

ленкомнате. Некоторые от скуки читают газеты. 

- Весь день продавил воображаемых мух. Нарисую в 

воображении и давлю. Здорово. 

- Вы не знаете, когда это кончится? 

- Никогда. 

- Военнослужащий выбирает себе одно неприличное слово и 

постоянно с ним ходит. 

- Что вы все время читаете, коллега? 

- "Идиота". 

- Настольная книжка офицера. Не занимайтесь ерундой, 

товарищ офицер, займитесь делом! 

- Если офицер слоняется, значит, он работает; сел почитать 

- занимается ерундой. 

- А вот я уже падежей не помню. 

- Поздравляю вас. 

- Нет, серьезно... винительный... родительный... 

- Ну, серпентарий! Пива бы... 

- Вы еще сегодня дышите вчерашними консервированными 

кишками. 

- Праздник... нельзя... 

- Когда же я переведусь отсюда, господи. Как я буду 

хохотать. 

Влетает помощник. 

- А здесь что за отсидка? Все встать и к тумбочкам! 

Командиры подразделений - в рундучную! 

- Бедная рундучная... 

Все поднимаются и идут к выходу. Передний в спину 

помощнику: 

- Владимир Федорович! Когда вы говорите так сильно, у меня 

нарушается равновесие мозга, - оборачивается назад.- - Товарищ 

Попов! Вы готовы предъявить Владимиру Федоровичу себя и 

тумбочку? Не надо делать акающее движение глазами. 

- Не трогай человека, у человека, может, овуляция... 

наступает. 

- Вперед! Лопаты не должны простаивать! 

Последний выходящий - в затылок предпоследнему тоном 

римского трибуна: 

- Обратите внимание! Мирные флотские будни! Тумбочки! 

Последняя предъядерная картина. С первым же ядерным взрывом все 

это улетит далеко-далеко... вместе с койками... захватив с 

собой наш любимый личный состав... 

Ленкомната пустеет. В рундучной скорбные командиры 

подразделений. Все сгрудились среди гор флотских брюк, 

сброшенных на пол. Над брюками помощник. 

- Где бирки?! Говорят, формы одежды у них нет! 

На вешалках ни одной бирки! Черт знает что! 

- На-ча-ть-боль-шу-ю-при-бор-ку! 

- Разойтись по объектам! Где ваш объект? Что вы здесь 

стоите? 

Из-под коек выметаются остатки праздника - кожура 

мандаринов, окурки... 

Я закрылся в ленкомнате. Дверь тут же открывается. 

- Ты чего здесь? Только закроешь дверь, ее сразу же 

откроют, чтоб посмотреть, отчего это ее закрыли. Воскресенье 

затихает вместе с приборкой. Через открытую дверь ленкомнаты 

видна рундучная. Я пишу рассказ. 

- Чьи это ботинки? - не унимается рундучная. - В последний 

раз спрашиваю! 

- Савелич! Савелич! Саве... вы не видели Савелича? Где эта 

падла?! 

Рассказ называется: "Кубрик". 

Я - Зверев! 

Те, что долго толкаются на флоте, знают всех. Как собаки с 

одного района - подбежал, понюхал за ножкой - свой! 

Если вам не надо объяснять, почему на флоте нет больных, а 

есть только живые и мертвые, значит, вы должны знать Мишу 

Зверева, старшего помощника начальника штаба дивизии 

атомоходов, капитана второго ранга. 

Когда он получил своего "кап-два", он шлялся по пирсу 

пьяненький и орал в три часа ночи, весь в розовом закате, 

нижним слоям атмосферы: 

- Звезда! Нашла! Своего! Героя! 

У него была молодая жена. Придя с моря, он всегда ей 

звонил и оповещал: "Гони всех, я начал движение", - и жена 

встречала его в полном ажуре, как у нас говорят, по стойке 

"смирно", закусив подол. И он никогда не находил свои в 

беспорядке брошенные рога. Всегда все было в полном порядке. С 

ним все время происходили какие-нибудь маленькие истории: то 

колами побьют на Рижском взморье, потому что рядом увели 

мотоцикл, а рожа у Миши не внушает доверия, то еще что-нибудь. 

Он обожал их рассказывать. При этом он улыбался, смотрел 

мечтательно вдаль и рассказывал не торопясь, с паузами для 

смеха, поджидая отстающих. Обычно это происходило после обеда, 

когда все уже наковырялись в тарелках. Рассказ начинался с 

этакого романтического взгляда поверх голов, кают-компания 

замирала, а Миша вздыхал и начинал с грустной улыбкой: 

- Родился я в Нечерноземье... на одном полустанке... едри 

его мать... Мда-а... Так вот, в отпуске я задумал однажды 

сходить в баню...