интерес к творогу, сметане, к первому, ко второму. На камбузе 

можно есть только компот. Он из сухофруктов. Там разве что 

только червячок какой-нибудь сдохший плавает, или, на худой 

конец, вестовой рукавом в лагун залезет, но в остальном 

отношении в компоте - стерильная чистота. 

- Я буду только творог, - говорит мой старпом, потирая 

руки. 

Никогда не видел, чтоб на одном лице было написано столько 

эмоций сразу. У моего старпома на лице сейчас и терзающее душу 

ожидание, и радость встречи, и умеренная жадность. А в 

движениях-то какая суетливая готовность. И все из-за творога. 

Он никогда не стоял по камбузу, вот и хочет съесть. Может, 

предупредить этого носорога помягче? Не враг все-таки, а родной 

старпом. 

- Александр Тихоныч. - говорю я с постным лицом, 

наблюдая, как он все накладывает и накладывает, - говорят, 

в таких количествах творог вреден. 

- Свис-тя-а-т, - радуется он, уродуя на тарелке только что 

возведенную башню, - творог - это хорошо! 

- А вот я читал... 

- Че-пу-ха-а... 

Старпом поглощает творог, растянув до упора пасть. Вот 

обормот! Этот на халяву сожрет даже то, что собака не станет 

есть. 

Назавтра старпом пропал. Подменился на дежурстве и пропал. 

Трое суток его несло, как реактивный лайнер. Лило, как в Африке 

в период дождей. Пил только чаек. Чайком они питались: выпьют 

глоточек - и потрусили скучать на насест. 

- Я буду только творог, - слышу я в следующее свое 

дежурство. Оборачиваюсь - наш помощник. Этого только не 

хватало. Неужели он не знает про старпома? Точно, он тогда в 

море пропадал. Я никогда не скатываюсь до панибратства с 

начальством, но данный случай особый. 

- Виктор Николаевич, - говорю я с большим чувством, - вы 

всегда были для меня примером в исполнении своего служебного 

долга. 

- А что такое? - настораживается он. 

- Светлая память о вас навсегда останется в наших сердцах, 

- говорю я и горестно замолкаю. Приятно, черт побери, 

сознавать, что ты вызвал тень мысли на лице начальства. 

- Об этом твороге, - замечаю я тонко, - я могу часами 

рассказывать одну очень грустную историю. 

- Ну-у нет! - говорит помощник. - Только после того, как я 

поем. Не порть аппетит. Это у меня единственная положительная 

эмоция. 

Так я ему и не рассказал. Жаль было прерывать. Как 

все-таки группа командования у нас однородна. Утром он нашел 

меня по телефону. 

- Сво-лочь! - сказал он мне. - Звоню тебе из туалета. Чай 

пью по твоей милости. 

- Роковое совпадение... - начинаю я. 

- Заткнись, - говорит он, - с утра сифоню. Мчался на 

горшок, как раненый олень, не разбирая дороги. И не известно 

еще, сколько так просижу. 

- Известно, - сказал я как можно печальней, - вот это как 

раз известно. По опыту старпома - трое суток. Сказочная жизнь. 

Деревянное зодчество 

Наше начальство решило в одно из летних воскресений одним 

махом окончательно нас просветить и облагородить. 

Для исполнения столь высокой цели оно избрало тему, 

близкую нашему пониманию, оно избрало автобусную экскурсию в 

Малые Карелы - в центр архангельского деревянного зодчества. 

И вот рано утром все мы, празднично убранные, частично с 

женами, частично с личным составом, приехали в этот музей под 

открытым небом. 

Матросы, одетые в белые форменки, тут же окружили нашего 

экскурсовода - молодую, симпатичную Девушку. Легкое, летнее 

платьице нашего экскурсовода, насквозь прозрачное, в ласковых 

лучах северного солнышка, волновало всех наших трюмных, 

мотористов, турбинистов четкими контурами стройных ног. 

Турбинисты пылали ушами и ходили за ней ошалевшим стадом. 

И она, раскрасневшаяся и свежая от дивного воздуха и от 

присутствия столь благодарных слушателей, увлеченно 

повествовала им об избах, избушках, лабазах, скотных и 

постоялых дворах, о банях, колокольнях и топке по-черному. 

- А как вас зовут? - спрашивали ее смущающиеся матросы в 

промежутках между бревнами. 

- Галина, - говорила она и вновь возвращалась к лабазам. 

- Галочка, Галочка, - шептали наши матросы и норовили 

встать к ней поближе, чтоб погрузиться в волны запахов, 

исходивших от этих волос, падающих на спину, от этих загорелых 

плеч, от платьица и прочих деталей на фоне общего 

непереносимого очарования. 

Мы с рыжим штурманом осмотрели все и подошли к деревянному 

гальюну, который являлся, наверное, обязательной частью 

предложенной экспозиции: сквозь распахнутую дверь в гальюне 

зияли прорубленные в полу огромные дырищи. Они были широки даже 

для штурмана. 

- Хорошая девушка, - сказал я штурману, когда мы покинули 

гальюн. 

- Где? - сказал штурман, ища глазами. 

- Да вон, экскурсовод наш, неземное создание. 

- А-а, - сказал штурман и посмотрел в ее сторону. Штурман 

у нас старый женоненавистник. 

- Представь себе, Саня, - придвинулся он к моему уху, не 

отрываясь от девушки, - что это неземное создание взяло и пошло 

в этот гальюн, и там, сняв эти чудные трусики, которые у нее 

так трогательно просвечивают сквозь платье, оно раскорячилось и 

принялось тужиться, тужиться, а из нее все выходит, выходит. 

Вот если посмотреть из ямы вверх, через эту дырищу, как оно 

выходит, то о какой любви, после этого, может идти речь? Как их 

можно любить, Саня, этих женщин, когда они так гадят?! 

- Мда, - сказал я и посмотрел на него с сожалительным 

осуждением. 

Наш рыжий штурман до того балбес, что способен опошлить 

даже светлую идею деревянного зодчества. 

Х - ХЬЯ! 

Укачиваюсь я. А старпом не верит. Ему не понять. Он не 

укачивается. Нечем ему укачиваться. У него там серого вещества 

- кот наплакал, на чайную ложку не наскребешь. А я вот 

укачиваюсь. Не могу. Мозг у меня не успевает за кораблем. Лежу