ему вечную щетину, мешки под глаза и жажду. 

- Куда, говорю! - схватил он проходящий мимо чайник. 

- Товарищ командир! - заверещал матрос. - Я, как вы 

сказали, так и сделал! Товарищ командир! 

Командир Криволапов медленно повернулся спиной к 

серебристым лучам восходящей военной славы; на лбу его 

обозначились ребра жесткости, и лицо начало отчаянно принимать 

командирское решение. 

- Ах, енто ты, значить? - прогундосил работяга... Опустим 

занавес над этой душераздирающей картиной; занавес темный, с 

кистями, как цыганская шаль. Пусть наступит ночь и все затопит. 

Не будем рассказывать, как работяга, держа одной рукой чайник, 

а другой - командира за пуговицу, докладывал ему, в 

идиоматических выражениях, одну библейскую притчу. 

Работяга был огромный-огромный, а командир такой 

маленький, мокренький, в шапке с ручкой... За что, природа? 

Как становятся идиотами 

Шла у нас приемопередача. Не понимаете? Ну, передавали нам 

корабль: лодку мы принимали от экипажа Долгушина. Передача была 

срочная: мы на этой лодке через неделю в автономку должны были 

идти. 

И вот, чтоб мы быстренько, без выгибонов приняли корабль, 

посадили нас - оба экипажа - на борт и отощали лодку подальше; 

встали там па якорь и начали приемопередачу. 

Поскольку всем хотелось домой, то приняли мы ее - как и 

намечалось, без кривлянья; часа за четыре. 

Командир наш очень торопился в базу, чтоб к "ночному 

колпаку" успеть. "Ночной колпак" - это литровый поток на ночь: 

командир у нас пил только в базе. 

Тронулись мы в базу, а нас не пускают - не дает "таможня" 

"добро". 

В 18 часов добро не дали, и в 20 - не дали, и в 21 - - не 

дали: буксиров нет. 

В 22 часа командир издергался до того, что решил идти в 

базу самостоятельно: без буксиров. 

Только мы пошли, как посты наблюдения к связи - эти враги 

рода человеческого - начали стучать о нас наверх. 

Наверху всполошились и заорали: 

- Восемьсот пятьдесят пятый бортовой! Куда вы движетесь? 

"Куда, куда"... в дунькину кику, "куда". В базу движемся, 

ядрена мама! Командир шипел радистам: 

- Молчите! Не отвечайте, потом разберемся! Ну и ладно. 

Идем мы сами, идем - и проходим в базу. 

А оперативный, затаив дыхание, за нами наблюдает; 

интересно ему: как же эти придурки без буксиров швартоваться 

будут. 

- Ничего, - говорил командир на мостике, - ошвартуемся 

как-нибудь... 

И начали мы швартоваться "как-нибудь" - на одном 

междометии, то есть на одном своем дизеле: парусность у лодки 

приличная; дизель молотит, не справляется; лодку сносит; 

командир непрерывно курит и наблюдает, как нас несет на 

дизелюхи: их там три дизельных лодки с левого борта у пирса 

стояло; правая часть пирса голая, а с левой - три дизелюхи 

торчат, и нас ветром 

на них тащит, а мы упираемся - ножонки растопырили - 

ничего не выходит. 

На дизелюхах все это уже заметили: повылезали все наверх и 

интересуются: когда мы им врежем? Эти дизелюхи через неделю 

тоже в автономку собирались. Ужас! Сейчас кокнемся! Сто метров 

остается... пятьдесят... двадцать пять... а нас все несет и 

несет... 

Командир в бабьем предродовом поту руки ломает и 

причитает: 

- Ну, все... все... все... с командиров снимут... из 

партии выкинут... академия накрылась... медным тазом... под суд 

отдадут... и в лагерь, пионервожатым... на лесоповал... в 

полосатом купальнике... 

И тут лодка замирает на месте... зависает... до дизелюх - 

метров двенадцать... 

- Назад, - бормочет командир в безумье своем, - назад, 

давай, милая... давай... по-тихому... давай, родная... ну... 

милая, ну... давай... 

И лодка почему-то останавливается и сантиметр за 

сантиметром каким-то чудом разворачивается, тащится, сначала 

вперед, а потом она останавливается, ее сносит и прижимает к 

пирсу. Все! Прилипли! 

- Фу! - говорит командир, утирая пот. - Фу ты... ну ты, 

проклять какая... горло перехватило... мешком ее задави... 

Фуууу... Вот так и становятся идиотами... Отпустило... даже не 

знаю... Никак не отдышаться... Ну, я вообще... чуть не напустил 

под себя... керосину... даааа... Пойду... приму на грудь. 

Что-то сердце раззвонилось... 

Пошел командир наш и принял на грудь. Одним литровым 

глотком. 

Пять раз подряд 

Северный ветер - аквилон - развернул на шинели сзади 

большие срамные губы и ворвался туда. угрожая предстательной 

железе. Не ходите в патруль, и у вас будет все в полном порядке 

с предстательной железой: она доживет до глубокой старости и 

помрет своей собственной смертью. 

Лейтенант Сидоров Вова справился с ветром в хвостовой 

своей части, вернул полы шинели на место и, обернув ими себе 

ноги, продолжил путь во мгле. 

Снежинки, твердые, как алмазная крошка, отскакивали от 

задубевшего лица и противно скрипели на шее. 

Лейтенант Вова шел домой из патруля. Два часа ночи. Его 

патрульные, отпущенные ночевать в казарму, уже минут десять 

месят снег в нужном направлении, мечтая о вонючей подушке, а 

вот Вову ждет постель, супружеское ложе. 

Все-таки хорошо стоять в патруле: хоть в два часа ночи, а 

жена под боком. Вова улыбнулся поземке и поправил тяжелую 

портупею. В ней лежал "пистоль". Она оттянула весь бок уже 

сегодня, то ли будет завтра. 

Вот именно - завтра. Флотское завтра. Как много оно может 

с собой принести, это наше "завтра". Его караулит сомнительный 

друг подводника - случай, этот верный пес лентяйки Фортуны. 

"Человек - электрохимическая система. Ей нужны пиления 

напряжения. Испытав эти падения, человек вырабатывает 

устойчивые состояния для своих атомов. Эти состояния он 

передаст потомству". 

Вот какие мысли пришли к Вове посреди полярной ночи; Вова