И чтоб ваши жены больше не ходили! (Мда...) Тут не детский 

сад... Так! С квартирами все ясно! Квартир нет и не будет... в 

ближайшее время... Но!.. Списки очередности... Всем проверить 

фамилии своих офицеров... Чтоб... Никто не забыт! Кроме квартир 

ко мне вопросы есть? Нет? Так, все свободны. Командование прошу 

задержаться. 

- Товарищи офицеры! Звук встающих стульев. 

Свинья! 

Утро. Сейчас наш командир начнет делить те яйца, которые 

мы снесли за ночь. 

Вчера было увольнение. Отличился Попов. За ним пьяный 

дебош и бегство от дежурного по училищу по кустам шиповника. 

- Разрешите войти? Курсант Попов... Во рту лошади 

ночевали, в глазах - слизь, рожа опухла так, будто ею молотили 

по ступенькам. Безнадежно болен. Это не замаскировать. 

Попов волнуется, то есть находится в том состоянии, 

которое курсанты называют "не наложить бы". Он виноват, 

виноват, осознал... 

- Попов!!! 

- И-я-я! 

- Вы пили? 

Вопрос кажется Попову до того нелепым - по роже же видно, 

- что он хихикает, кашляет и говорит неожиданно: "Не пил". 

От этого дикого ответа он еще раз хихикает и замолкает, с 

беспокойством ожидая. 

- Нехорошо, Попов! 

И тут вместо мата, вместо обычного "к херам из списков" 

Попов выслушивает повесть о том, что вредно пить, как потом 

приходишь домой и жена не разговаривает, дети шарахаются и 

вообще, вообще... 

Командир внезапно вдохновляется и, заломив руки своему 

воображению, говорит долго, ярко, красочно, сочно. Картины, 

истинные картины встают перед Поповым. Он смотрит удивленно, а 

затем и влюбленно. 

Души. Души командира и подчиненного взлетают и парят, 

парят... воедино... И звучат, звучат... вместе... 

Они готовы слиться - сливаются. Как два желтка. Оба 

растроганы. 

- Попов... Попов... - звучит командир. Слезы... Они готовы 

пролиться (и затечь в яловые ботинки). Проливаются... 

- Попов... Попов... Горло... его перехватывает. Да. 

Кончилось. Необычно, непривычно. Мда. Попов чувствует себя 

обновленным. Ему как-то хорошо. Пьянит как-то. Ему даже 

кажется, что за пережитое, за ожидание он достоин поощрения, 

награды. 

- А в увольнение можно? - повернулся язык у Попова, к 

удивлению самого Попова. 

- Можно, - вдруг кивает командир, - скажите старшине. Все 

удивляются. Попов не чувствует под собой ног. А ночью дебош, и 

дежурный по училищу, и кусты... 

Строй замер. Строй щурится. По нему бродит солнце, закатав 

штаны, как сказал бы настоящий поэт. 

Командир, покрытый злыми оспинами, проходит вдоль. На 

траверсе Попова он останавливается и буравит его двумя 

кинжалами. 

Попов смотрит перед собой: подбородок высоко и прямо, 

плечи развернуты, грудь приподнята, живот подобран, тело 

напряжено и слегка вперед. Пятки вместе - носки врозь. 

Чуть-чуть приподняться на носки... замереть! 

- Попов! 

Истошно, по уставу: 

- И-я-я!!! 

- Вы свинья-я- я!!! Занавес. 

Из-под занавеса сдавленное: 

- Сученыш-ш-ш!!! 

Чайник 

При уходе и переводе с флота принято воровать чтонибудь на 

память: какой-нибудь кусочек сувенирного краеугольного кирпича 

могучего исполина, именуемого - "флот", кусочек чудовища... 

Командир Криволапов - а такие еще встречаются среди 

командиров - готовился к переводу со своего ракетного 

подводного крейсера, то есть: лихорадочно воровал. 

Он уже украл себе домой: холодильник "Морозко" с 

отвалившейся дверцей, лучшее украшение радиосвалки 

проигрыватель "Аккорд", бухточку провода и простынь 

дерматинового покрытия, которым в доме всегда найдется что 

покрыть. 

Он утащил с корабля, потея от восторга, банки с воблой, 

компоты, сухофрукты, доски, шкафчики, нержавеющие трубы и наших 

дырявых тапочек двадцать пар. 

Детские бульканья с пузырями вызывало в нем желание 

подчиненных помочь ему в этом ночном грабеже. 

- Стой! - говорил он командиру боевой части, встречая его 

недалеко от лодки на снегу. 

- Что-то я хотел тебе поручить, что-то хотел... какое-то 

задание... - мучился он. 

- У меня уже есть задание, - старался командир БЧ, - 

списываю прибор... 

- При чем здесь прибор? - досадливо махал рукой командир, 

как Диоген, которому мешали изобретать формулу счастья. 

- Да, - вспоминал он наконец, - отправляйся сейчас на 

корабль и оторви мне там две железные полоски. Вот такие! 

- Угольники? - участвовал командир БЧ в командирских 

исканиях. 

- И угольники тоже, а это - вот такие! - и в воздухе 

рисовался чертеж очередной жертвы клептомании. 

Прости, природа: когда ты создавала некоторых капитанов 

первого ранга, командиров лодок, ты вложила в них столько 

почек, что, распустись они все, - и можно было бы легко 

заблудиться в листве командирской души. 

Пока мы отвлеклись, он увидел чайник. Тот стоял на палубе 

дебаркадера, перед дверью: крупный, никелированный, 

великолепный экземпляр. Гордость племени чайников: носик, 

крышка, зеркальные бока, гнездо под розетку - три литра внутрь, 

и можно ставить хоть на олимпийский огонь. 

- Так! - сказал командир Криволапов, чувствуя желание 

немедленно обнять зазевавшийся чайник. 

- Эй, кто там?! - крикнул он, обернувшись. На этот зов 

откуда-то вылез матрос. 

- Так, - сказал командир Криволапов, - возьмешь его - и ко 

мне в каюту! 

Матрос подхватил беспризорника, а командир помчался 

дальше, навстречу восходящим лучам восходящей военной славы. 

- Стой! - раздалось из потустороннего мира. - Куда! 

Грязно-серая дверь дебаркадера открылась, и оттуда вылез 

грязно-серый работяга. Мать природа одела его в ватник, сапоги 

и кроличью шапку и, прежде чем пихнуть его в спину, подарила