оторвались от своей Турции. 

Один из них был величественен, как утренний минарет. 

"Турок" спросил через переводчика: как уважаемый капитан 

оказался на Территории славной Турции; не хочет ли он попросить 

политического убежища, а если хочет, то что он может предложить 

турецкой разведке? 

Когда капитан услышал о турецкой разведке, он, ни секунды 

не сомневаясь, вскочил на ноги. От хмеля ничего не осталось. 

- Я, может быть, пьяница! - заорал он туркам. - Но не 

предатель! 

После этого он так удачно стукнул стареньким армейским 

сапогом "турецкого" капитана, похожего на утренний минарет, 

туда, где у того кончался человек и начиналось размножение, что 

"турка" сразу не стало: отныне и навсегда он занимался только 

собой. 

"Переводчик" обомлел; теперь у него отвисла челюсть до 

нижней пуговицы. 

Наш капитан схватил его за кимоно и, шлепнув изумленной 

турецкой мордой об грязную стенку, с криком "Русские не 

сдаются!" вылетел в коридор и там попал в часового. 

- А-ааа, - закричал проворный капитан, - и форму нашу 

одели?! - (Это возмутило его больше всего.) 

Возмущение придало ему титанические силы, и он тут же 

разоружил часового. 

Если б он не забыл, как снимается с предохранителя, он 

положил бы полкараула насмерть: те выбегали из караулки, а 

капитан их просто укладывал прикладом вдоль стенки. Наконец его 

скрутили и побили. Это было в воскресенье. На следующее утро 

комендант, прибыв на службу, произвел разбор этих полетов. 

Нашего капитана, как человека надежного и проверенного, 

выпустили сразу, а искалеченные "турки" сразу же сели. 

* Я ВСЕ ЕЩЕ ПОМНЮ * 

Я все еще помню... 

Я все еще помню, что атомные лодки могут ходить под водой 

по сто двадцать суток, могут и больше - лишь бы еды хватило, а 

если рефрижераторы отказали, то сначала нужно есть одно только 

мясо - огромными кусками на первое, второе и третье, 

предварительно замочив его на сутки в горчице, а потом - 

консервы, из них можно долго продержаться, а затем в ход пойдут 

крупы и сухари - дотянуть до берега можно, а потом можно прийти 

- сутки-двое на погрузку - и опять уйти на столько же. 

Я помню свой отсек и все то оборудование, что в нем 

расположено; закрою глаза - вот оно передо мной стоит, и все 

остальные отсеки я тоже хорошо помню. Могу даже мысленно по ним 

путешествовать. Помню, где и какие идут трубопроводы, где 

расположены люки, лазы, выгородки, переборочные двери. Знаю, 

сколько до них шагов, если зажмурившись, затаив дыхание, в 

дыму, наощупь отправиться от одной переборочной двери до 

другой. 

Я помню, как трещит корпус при срочном погружении и как он 

трещит, когда лодка проваливается на глубину; когда она идет 

вниз камнем, тогда невозможно открыть дверь боевого поста, 

потому что корпус сдавило на глубине и дверь обжало по 

периметру. Такое может быть и при "заклинке больших кормовых 

рулей на погружение". Тогда лодка устремляется носом вниз, и на 

глубине может ее раздавить, тогда почти никто ничего не 

успевает сделать, а в центральном кричат: "Пузырь в нос! Самый 

полный назад!" - и тот, кто не удержался на ногах, летит 

головой в переборку вперемешку с ящиками зипа. 

Я помню, что максимальный дифферент - 30ь и как лодка при 

этом зависает, и у всех глаза лезут на лоб и до аналов все 

мокрое, а в легких нет воздуха, и тишина такая, что за бортом 

слышно, как переливается 

рода в легком корпусе, а потом лодка вздрагивает и 

"отходит", и ты "отходишь" вместе с лодкой, а внутри у тебя 

словно отпустила струна, и ноги уже не те - не держат, и 

садишься на что-нибудь и сидишь - рукой не шевельнуть, а потом 

на тебя нападает веселье, и ты смеешься, смеешься... 

Я знаю, что через каждые полчаса вахтенный должен обойти 

отсек и доложить в центральный; знаю, что если что-то 

стряслось, то нельзя из отсека никуда бежать, надо остаться в 

нем, задраить переборочную дверь и бороться за живучесть, а 

если это "что-то" в отсеке у соседей и они выскакивают к тебе 

кто в чем, безумные, трясущиеся, то твоя святая обязанность - 

загнать всех их обратно пинками, задраить дверь на кремальеру и 

закрыть ее на болт - пусть воюют. 

И еще я знаю, что лодки гибнут порой от копеечного 

возгорания, когда чуть только полыхнуло, замешкались - и уже 

все горит, и из центрального дают в отсек огнегаситель, да 

перепутали и не в тот отсек, и люди там травятся, а в тот, где 

горит, дают воздух высокого давления, конечно же тоже по 

ошибке, и давятся почему-то топливные цистерны, и полыхает уже, 

как в мартене, и люди - надо же, живы еще - бегут, их уже не 

сдержать; и падает вокруг что-то, падает, трещит, взрывается, 

рушится, сметается, и огненные вихри несутся по подволоку, и 

человек, как соломинка, вспыхивает с треском, и вот уже 

выгорели сальники какогонибудь размагничивающего устройства, и 

отсек заполняется водой, и по трубопроводам вентиляции и еще 

черт его знает по чему заполняется водой соседний отсек, а в 

центральном все еще дифферентуют лодку, все дифферентуют и 

никак не могут отдифферентовать... 

Воскресенье 

Воскресенье. Сегодня воскресенье. А чем оно отличается от 

других дней недели? Все равно с корабля схода нет. И сидят все 

по углам, а в кубрике идет фильм, а завтра понедельник, и опять 

все затянется на Неделю. Вот так вот, лейтенант Петрухин. Стук 

в дверь. 

- Да. 

Входит рассыльный: 

- Товарищ лейтенант, вас к старпому. По дороге он думал: 

за что? Сосало под ложечкой. 

Вроде бы не за что. Хотя кто его знает. Он уже год на 

корабле, а старпом только и делает, что дерет его нещадно за 

всякую ерунду, а при встрече смотрит, как удав на кролика. 

Может, он опять в кубрике побывал и нашел там что-нибудь? 

- Разрешите?