пошелестит-пошелестит и вдруг .ни с того ни с сего как грянет: 

"Пра-пор-щик!!! Он - помощ-ник о-фи-це-ра! Он - ду-ша 

сол-да-та! Пра-пор-щик!!!" 

Ставили ее в восемь часов утра, когда у зама кончался бред 

и начинался сон. И вдруг исчезает и пластинка, и игла от 

проигрывателя. Ясно - кроме зама, украсть некому. Набрали мы 

боевых листков и стали рисовать на них плакаты: "Вор! Верни нам 

прапорщика!", а под этой надписью рисовали огромную руку, 

тянущуюся к пластинке. Все это вешалось в кают-компании, а 

рядом с замом специально заводили соответствующие разговоры: 

мол, все уже знают, кто это свистнул, но пусть пока помучается. 

Не выдержал зам - вернул 

и иголку и "прапорщика". 

А предпоследний зам у нас был размером со среднюю 

холмогорскую корову и обладал выразительной величины кулаками, 

которые использовал в партийнопросветительной работе. Мозг у 

него, как и у всех наших замов, появлялся только втягиванием 

через нос, да и то только в пасмурные дни. Где-то я читал: 

"Каждый член его дышал благородством". Так вот, ни один член 

этого прямого потомка лошади Чингис-хана не дышал 

благородством. "Ах ты сукодей, растакую вашу мамашу", - говорил 

он матросу в три часа ночи. Вызовет какого-нибудь Тимургалиева 

посреди Атлантики и давай его обрабатывать. 

"Сука, - кричит, - щас как вмажу-у!!!" - и бьет при этом в 

стенку каюты. А стенки у нас были картонные и гнулись куда 

хочешь, и с той стороны, на уровне замовского кулака, 

головенкой к переборке, спал вплотную наш ротный 

алкоголик-запевала, Юрик Ненашев, по кличке - "Перед 

употреблением взболтать", командир второго отсека, 

потомственный капитан-лейтенант - тема всех наших партийных 

собраний. 

От удара Юрик падает головой в проход между койками и на 

четвереньках слетает вниз, находит свое индивидуальное 

спасательное средство и, обнимая его одной рукой до судорог, 

другой - вызывает центральный и докладывает: "Во втором 

замечаний нет!" Центральный некоторое время молчаливо 

соображает, а потом спрашивает: "А что у вас там было, что 

замечаний не стало?" - "Удар по корпусу!" - чеканит Юрик. Вот 

так, Шура... 

- Приготовиться к всплытию на сеанс связи и определение 

места! - донеслось из "каштана". 

Кают-компания пустеет. Вестовой, забирая со столов 

стаканы, хихикает, он слышал все из буфетной. Скоро придет 

вахтенный и с третьего раза поднимет торпедиста. Тот, 

поскуливая и спотыкаясь, отправится к себе в отсек. 

Зама так и не удастся поднять. Командиру на всплытии, 

среди суетни и дерготни, доложат, что зам болен, и командир, 

торопясь на перископ, махнет рукой и скажет про себя: "Да и 

хрен с ним". 

Пардон 

Этого кота почему-то нарекли Пардоном. Это был страшный 

серый котище самого бандитского вида, настоящее украшение 

помойки. Когда он лежал на теплон палубе, в его зеленых глазах 

сонно дремала вся его беспутная жизнь. На тралец его затащили 

матросы. Ему вменялось в обязанность обнуление крысиного 

поголовья. 

- Смотри, сука, - пригрозили ему, - не будешь крыс ловить, 

за яйца повесим, а пока считай, что у тебя пошел курс молодого 

бойца. 

В ту же ночь по кораблю пронесся дикий визг. Повыскакивали 

кто в чем: в офицерском коридоре Пардон волок за шкирку 

визжащую и извивающуюся крысу, почти такую же громадную, как и 

он сам, - отрабатывал оказанное ему высокое доверие. На виду у 

всех он задавил ее и сожрал вместе со всеми потрохами, после 

чего, раздувшись как шар, рыгая, икая и облизываясь, он важно 

продефилировал, перевалился через комингс и, волоча 

подгибающиеся задние ноги и хвост, выполз 

на верхнюю палубу подышать свежим морским воздухом, 

наверное только для того, чтобы усилить в себе обменные 

процессы. 

- Молодец, Пардон! - сказали все и отправились досыпать. 

Неделю длилась эта кровавая баня: визг, писк, топот 

убегающих ног, крики и кровь наполняли теперь - матросские 

ночи, а кровавые следы на палубе вызывали у приборщиков такое 

восхищение, что Пардону прощалось отдельные мелочи жизии. 

Пардона на корабле очень зауважали, даже командир разрешил ему 

: появляться на мостике, где Пардон появлялся регулярно, 

повадившись храпеть в святое для корабля время утреннего 

распорядка. Он стал еще шире и лишь лениво отбегал в сторону 

при встрече с минером. 

Есть мнение, что минные офицеры - это флотское отродье с 

идиотскими шутками. Они могут вставить коту в зад детонатор, 

поджечь его и ждать, пока он не взорвется (детонатор, 

естественно). Есть подозрение, что минные офицеры - это то, к 

чему приводит офицера на флоте безотцовщина. Минер - это сучье 

вымя, короче. Пардон чувствовал подлое племя на расстоянии. 

- Ну, кош-шара! - всегда восхищался минер, пытаясь 

ухватить кота, но тот ускользал с ловкостью мангусты. 

- Ну, сукин кот, попадешься! - веселился минер. "Как же, 

держи в обе руки" - казалось, говорил Пардон, брезгливо 

встряхивая лапами на безопасном расстоянии. 

Дни шли за днями. Пардон ловко уворачивался от минера, 

давил крыс и сжирал их с исключительным проворством, за что 

любовь к нему все возрастала. Однако через месяц процесс 

истребления крыс достиг своего насыщения, а еще через какое-то 

время Пардон удивил население корабля тем, что интерес его к 

крысам как бы совсем ослабел, и они снова беспрепятственно 

забродили по кораблю. Дело в том, что, преследуя крыс, Пардон 

вышел на провизионку. И все. Боец пал. Погиб. Его, как и всякую 

выдающуюся личность, сгубило изобилие. Его ошеломила эта 

генеральная репетиция рая небесного. Он зажил, как у Христа под 

левой грудью, и вскоре выражением своей обвислой рожи стал 

удивительно напоминать интенданта. Пардон попадал в провизионку