Один зам жил на корабле через переборку с командиром БЧ-5 и все 

время за ним следил: просверлил в переборочке дырочку и все 

время подглядывал. Интересовался, кулема, пьет бэчэпятый или не 

пьет. А бэчэпятый тот был старый-старый и с лица тупой. И вот 

однажды, выпив стакан и крякнув, заметил тот бэчэпятый в той 

дырочке глазик. Взял он со стола карандашик и ткнул его в 

дырочку. 

Говорят, зам выл до конца автономки. Партийно-" 

политическая работа была завалена на корню, а глаз ему не 

вставил даже Филатов. 

Так вот, Шура, у нас сейчас будет не просто мелкий треп, у 

нас будет рассказ. А у каждого рассказа должен быть свой 

маленький эпиграф. 

Не будем, конечно, в качестве эпиграфа использовать 

изречение того командира БЧ-5. Он сказал: "Был бы человек, а то 

зам!" Его уволили в запас за дискредитацию высокого офицерского 

звания. Кстати, отгадай загадку: чем те комиссары отличаются от 

этих замполитов? Сдаешься? Те получали в первую очередь пулю, - 

пулю, Шура, а эти - квартиру. 

А надводники говорят: "Корабль без зама - все равно что 

деревня без дурачка". 

Люблю я это сословие. Пусть эта фраза и будет нашим 

эпиграфом. Итак... 

Пришел к нам молодой, цветущий зам. В замах всего семь 

лет, из них три года в каких-то комсомольцах, где его никто не 

видел. (Я как-то говорю нашему дивизионному дурню - 

комсомольскому вожаку: дай, говорю, твое фото, я тебя в кубрике 

повешу, чтоб народ знал, кто его официально зовет и ведет.) Ну 

так вот, пришел к нам этот зам, и на груди у него горит 

"бухарская звезда" - орден "За службу Родине". 

Мы с рыжим штурманом сразу же заметили у нашего юного зама 

этот орден. Для рыжего это был вообще большой удар. Он как 

уставился заму на грудь, вылупился, задышал. Чувствую, 

назревает у него неприличный вопрос. Сейчас ляпнет. Решаю 

разрядить обстановку и говорю: "Александр Сергеич! (Зама звали 

-как Пушкина.) Я вас бесконечно уважаю, но вот штурман (рыжий 

смотрит на меня изумленно) интересуется, как это надо так 

служить Родине, чтоб получить от нее вот такую красивую звезду? 

А то у нас с ним на двоих тридцать семь календарей на "железе" 

и только тридцать неснятых дисциплинарных взысканий! И все! 

Больше никаких наград". 

Зам чего-то жует и исчезает. А потом он нам рассказал, как 

такими орденами награждают. Я, говорит, служил на "дизелях", и 

был у нас там мичман Дед. И служил тот Дед на "дизелях" еще с 

войны, лет тридцать календарных. И решили мы его перед уходом 

на пенсию орденом Красной Звезды наградить. Десять раз нам 

представление возвращали: то вставьте, что он конспектирует 

первоисточники, то укажите, как он относится к пьянству. (А как 

человек может относиться к пьянству, етишкин водопровод, 

тридцать лет на "железе": конечно же, положительно, то есть 

отрицательно.) Потом возвращают: вставьте, как он изучает 

пленум. В общем, родили мы, говорит, то представление, послали, 

вздохнули - и ни гу-гу! Я, говорит, справлялся потом - 

перехватили орден. 

"Как это "перехватили"?" - спрашиваем мы, глупые. 

"А так, - говорит, - выделяют по разнарядке пять орденов, 

ну и политуправление их все себе перехватывает. У них пять лет 

прослужил - Красная Звезда, еще 

пять лет - Боевого Красного Знамени, а если еще пять лет 

протянул и не выгнали - орден Ленина". 

Все наши онемели. "Александр Сергеич, - говорю я тут, 

потому что мне терять нечего, - что же вы тут такое говорите? 

Вы же только что сказали, что политуправление, которое у нас 

висит отнюдь не в гальюне, ордена ворует! А ваша "бухарская 

звезда" из той же кучи?" 

Зам, бедный, становится медный, потеет я пахнет противно. 

Он мне потом все пытался прошить политически незрелые 

высказывания. А чего тут незрелого, не понимаю? Что вижу, то 

пою. 

Моя жена как-то тоже увидела на заме то ритуальное 

украшение, увидела и говорит мне: "А почему у тебя нет такого 

ордена?" Ну, чисто женский вопрос! Я ей терпеливо объяснил, что 

замы служат Родине неизмеримо лучше. Ближе они. К Родине. Вот 

если пред" ставить Родину в виде огромного холма, то она со 

всех сторон будет окружена замами. А потом думаю: вот ужас-то! 

Родина-то окружена замами! Отечество-то в опасности! 

И еще нашего зама раздражали мои выступления на 

партсобрании. Я как выступлю! Ярко! Так партсобрание меняет 

тему и начинает мне отвечать. Сочно. Особенно зам с командиром. 

Так и рвут друг у друга трибуну. Так и рвут. И сплошные 

синюшные слюни кругом. А потом я замолкаю года на полтора. Сижу 

на партсобрании тихо, мирно, как все нормальные люди, сплю, 

никуда не лезу, а зама одинаково раздражала и моя болтливость, 

и моя молчаливость. Все угадывал в ней многозначительность. "А 

почему вы не выступаете? Вас что, тема собрания не волнует?" А 

я ему на это: "У нас, - говорю, - темы повторяются с удручающей 

периодичностью. Это она вам интересна, потому что рассчитана на 

сменность личного состава. А я - бессменный, поймите, 

бес-смен-ный! Вы у нас пятый зам, а я на "железе" торчу больше, 

чем вы прожили в сумме в льготном исчислении, и скоро совсем 

здесь подохну от повышения ответственности и слышал ее, вашу 

тему, уже пять раз, и пять раз она волновала меня до истерики, 

а потом - все, как отрезало, отхохотались!" 

А как я ему зачет по гимну сдавал? Это была моя лебединая 

песня. Я потом когда рассказывал людям, у меня люди заходились 

в икоте. Решил однажды зам принять у нас зачет по гимну. 

(Он у нас, у командиров боевых частей, еще ежедневно носки 

проверял, сукин кот. "Командирам боевых частей построиться в 

малом коридоре! Командиры боевых частей, ногу на носок ставь! 

Показать носки!" И я знал, что если у меня носки черные или. 

синие, значит я служу хорошо и в тумбочке у меня порядок, а