практика обращения Друг к другу по имени-отчеству. Вот и 

общайтесь... 

Старпом ушел черный и обиженный. Двое суток он ломал себя, 

ходил по притихшему кораблю и, наконец, доломав, упал в 

центральном в командирское кресло. Обида все еще покусывала его 

за ласты, но в общем он был готов начать новую жизнь. 

Вняв внушениям зама, старпом принял решение пообщаться. Он 

сел в кресло поудобней, оглянулся на 

сразу уткнувшиеся головы и бодро схватил график нарядов. 

Первой фамилией, попавшейся ему на глаза, была фамилия 

Петрова. Рядом с фамилией гнездились инициалы - В. И. 

- Так, Петрова в центральный пост! - откинулся в кресле 

старпом. 

- Старший лейтенант Петров по вашему приказанию прибыл! 

Старпом разглядывал Петрова секунд пять, начиная с 

ботинок, потом он сделал себе доброе лицо и ласково, тихо 

спросил: 

- Ну... как жизнь... Володя? 

- Да... я вообще-то не Володя... я - Вася... вообще-то... 

В центральном стало тихо, у всех нашлись дела. Посеревший 

старпом взял себя в руки, втянул на лицо сбежавшую было улыбку, 

шепнул про себя: "Курва лагерная" - и ласково продолжил: 

- Ну, а дела твои как... как дела... И-ваныч! 

- Да я вообще-то не Иваныч, я - Игнатьич... вообще-то... 

- Во-обще-то-о, - припадая грудью к коленям, зашипел 

потерявший терпенье старпом, вытянувшись как вертишейка, - 

коз-з-зел вонючий, пош-шел вон отсюда, жопа сраная... 

Патрон 

Командир быстрым шагом подошел к лодке. Ему было сорок два 

года, выглядел он на пятьдесят, и лицо его сияло. 

Он сорвал с себя фуражку, украшенную великолепными дубами 

и шитым крабом, и, изящно размахнувшись, бросил ее туда, где 

солнечные блики болтались вперемежку с окурками, - в вонючую 

портовую воду. 

- Все! Больше не плаваю! Все! Есть приказ, - сказал 

командир атмосфере и, повернувшись к лодке, поклонился ей. - 

Прости, "железо", больше не могу! Глаза его засветились. 

- Прости, - прохрипел командир и согнулся еще раз. 

- Товарищ командир! - подбежал дежурный, перепоясанный 

съехавшим кортиком. - Товарищ командир! 

Командир, чувствуя недоброе, радикулитно замер. 

- Товарищ командир... у нас в субботу ввод, а... - 

запыхался дежурный, - ах... в воскресенье выход... только что 

звонили... х-х... просили... просили передать, - доложил он в 

командирский крестец, радуясь своей расторопности. 

Командир молчал, согнувшись, две секунды. 

- Где моя фуражка? - спросил командир тихо, точно про 

себя. 

- Еще плавает, товарищ командир. 

- Всем доставать мою фуражку, - сказал командир и 

разогнулся. 

Все бросились доставать. Мучились минут сорок. Командир 

подождал, пока сбегут последние капли, и нахлобучил ее по самые 

глаза. Глаза превратились в глазенки, потом он сказал шепотом 

что-то длинное. 

Миня 

Был у нас зам Минаев. Звали его Миней. Матросы его 

ненавидели страстно. Мичмана его ненавидели ужасно, а офицеры 

его просто ненавидели. 

Но больше всех к заму был неравнодушен Шура Коковцев, по 

кличке Кока, - наш партийный секретарь: его зам неоднократно 

душил за горло за запущенную партийную документацию. 

Шура роста маленького, и душить его удобно. Зам ему 

говорил: "К утру заполнить партийную документацию" 

А Шура ему: "Фигушки. Сами заполняйте". И тут зам на него 

бросался и душил его при народе, а Шура кричал: "Все свидетели! 

Меня зам душит!" 

В общем, ненавидели у нас зама, вредили ему всячески и 

радовались, если с ним что-нибудь случалось. 

Матросы летом в колхоз съездили и привезли оттуда щенка. 

Назвали его Миней-младшим, чтоб не путать его с Миней-старшим. 

Зам от этого позеленел, но животное не тронул: щенка 

командир наш полюбил, и тут уж зам ничего не мог поделать. 

- Миня, Миня, на, на, - звали щенка матросы, - иди грызи 

кость, - и давали ему мосол сахарный. И он грыз, а матросы 

приговаривали: "Давай 

грызи, Миня. Будешь хорошо грызть - вырастешь и станешь 

большим Миней". 

Этот щенок даже в автономии с нами ходил. Говорят, что 

собаки на лодке не выживают, но этот чувствовал себя 

великолепно. 

Зам от собаки просто дурел и всю злобу срывал на матросах, 

а те, когда он их сильно допекал, бегали и закладывали его 

начпо. 

Начло периодически вызывал зама на канифас и канифолил ему 

задницу. Так и жили: вредили по кругу друг другу. 

Перед последней автономкой зам у нас, к общей радости, 

намотал на винты в одном тифозном бараке - триппер подхватил. 

Наш врач корабельный взялся его лечить. Но корабельный 

Ваня у нас - олух царя небесного: он из простого триппера 

наследственный сифилис сделает. 

И получился у зама наследственный сифилис. А мы уже в 

автономке шестые сутки. И тут все, конечно, узнали, что у зама 

нашего, судя по всему, скорее всего конечно же сифилис. Узнали 

все до последнего трюмного. 

Смотришь, бывало, на партсобрании, зам скривится-скривится 

и боком, боком шмыг в каюту - побежало у него. И все понимают 

что к чему. И всех это радовало. И все ходили и поздравляли 

друг друга с замовским наследственным сифилисом. Особенно 

Шурасекретарь на счастье исходил. 

Он укарауливал зама и говорил при нем кому-нибудь 

что-нибудь этакое, ну например: "Целый день вчера бегал, как 

трипперный зайчик..." Или: "...Столько документации, столько 

документации, что уже не в состоянии... сил нет... просто 

состояние течки... - и тут он прерывался, поворачивался, 

смотрел заму долго в глаза и бархатно говорил: - И вообще, я 

считаю, что лучше иметь твердые убеждения, чем мягкий шанкр. 

Правда, Александр Семеныч?" А зам наш только стоял и кривился. 

По-моему, он Шуру даже не слышал и не только Шуру. Зам вообще, 

по-моему, никого не слышал и не замечал с некоторых пор, потому