фамилии. 

Флот силен своими росписями. Где он их только не ставит. 

На каких только бумажках он не расписывается. Особенно в 

журналах инструктажа по технике безопасности. Сколько у нас 

этих журналов инструктажа - этого никто не знает, и 

расписываемся мы за этот инструктаж когда угодно. Поднесут 

журнал в любое время дня и ночи - и расписываемся. Скажут: 

- Вот здесь чиркани, - и чирканешь, никуда не денешься. 

На огромном подводном крейсере шел пряем боезапаса: 

машинка торпедо-погрузочного устройства визжала, как поросенок, 

в тумане, и торпеда ленивым чудовищем сползала в корпус. 

Среди общего безобразия и суетни взгляд проверяющего 

непременно нащупал бы Котьку Брюллова, по кличке Летало. 

Лейтенант и минер Котька был награжден от природы 

мечтательностью - редкое качество среди славного стада 

отечественных мино-торпедеров. 

- Очнитесь! Вы очарованы! - периодически орал ему в ухо 

командир. 

Котька пугался, начинал командовать, и все шло 

наперекосяк. А потом он опять забывался и в мечтах далеко 

улетал. 

И вдруг он испугался самостоятельно, без командира: ему 

показалось, что тот крадется к его уху. Котька ошалело взмахнул 

руками, как дирижер, которого нашло в брюках шило, и одна рука 

его, вместе с рукавицей, попала туда, куда она никак не должна 

была попасть: в работающую машинку. 

Рукавицу затянуло, и Котька заорал. Орал он хорошо, звучно 

и непрерывно. Он орал и тогда, когда все остановили, а руку 

выдернули и осмотрели. 

На звуки Котьки из люка неторопливо выполз толстый 

помощник командира с журналом инструктажа по технике 

безопасности под мышкой. Он был похож на старую, жирную, мудрую 

крысу, бредущую забрать приманку из лап только что прихлопнутой 

мышеловкой товарки. 

- Не ори! - оказал он негромко и мудро, подходя 

непосредственно к Котьке. - Чего орешь? Сначала распишись, а 

потом ори. После этих слов Котька, ошалевший от боли, почему-то 

перестал орать и расписался там, где была приготовлена галочка. 

- Вот теперь, - сказал помощник, убедившись в наличии 

росписи, - ори, разрешаю, - и так же неторопливо исчез в люке. 

Перенесемся через десять лет в ту же лодку, в тот же 

первый отсек. Что мы видим? Ну, прежде всего, командира первого 

отсека мино-торпедера Котьку, растерявшего мечты и вояосы, 

награжденного болью в душе и в желудке, мирно дремлющего в 

ожидании перевода к новому месту службы, и его отличного 

мичмана, втягивающего специальной рукояткой торпеду в аппарат. 

Все торпедисты знают, как коварна рукоятка. Она обладает 

обратным ходом. Обратный ход бывает только в лоб. 

Мичман для чего-то отпустил рукоятку - то ли пот стирал, 

то ли чесался. Сейчас это уже трудно установить. Рукоятка 

сделала "бум!" - обратно и в лоб. 

Посыпались искры, от которых мичман на время ослеп; лицо 

его с криком превратилось в одну большую шишку. 

И что же сделал наш славный командир Котька? Он бросился 

к... журналу инструктажа. Он лихорадочно нашел нужную графу и 

увидел, что там нет росписи. Он вспотел от предчувствия. Он 

подсунул слепому от все еще сыплющихся искр подчиненному 

журнал, вложил в руки ручку и сказал: 

- Не вой! вот здесь... распишись. Мичман перестал выть и 

расписался наощупь, после этого он был спасен. После росписи 

его перевязали. 

Дерево 

- Дерево тянется к дереву... 

- Деревянность спасает от многого... Эти фразы были 

брошены в кают-компании второго отсека в самой середине той 

небольшой истории, которую мы хотим вам рассказать. 

Итак... В шестом отсеке, приткнувшись за каким-то железным 

ящиком, новый заместитель командира по политической части 

следил за вахтенным. Новый заместитель комаидира лишь недавно 

прибыл на борт, а уже следил за вахтенным. 

Человек следит за человеком по многим причинам. Одна из 

причин: проверять отношение наблюдаемого к несению ходовой 

вахты. Для этого и приходится прятаться. Иначе не проверишь. А 

тут как в кино: дикий охотник с поймы Амазонки. 

Из-за ящика хрипло дышало луком; повозившись, оттуда 

далеко выглядывал соколиный замовский глаз и клок волос. 

Лодка куда-то неторопливо перемещалась, и вахтенный 

реакторного отсека видел, что его наблюдают. Он давно заметил 

зама в ветвях и теперь вел себя, как кинозвезда перед камерой: 

позировал во все стороны света, втыкал свой взгляд в приборы, 

доставал то то, то это и удивлял пульт главной энергетической 

установки обилием и разнообразием докладов. 

- Он что, там с ума сошел, что ли? 

- Пульт, шестьдесят пятый... 

- Есть... 

- Прошу разрешения осмотреть механизмы реакторного отсека. 

- Ну вот опять... - вахтенный пульта повертел у виска, но 

разрешил. - Осмотреть все механизмы реакторного отсека. 

- Есть, осмотреть все механизмы реакторного отсека, - 

отрепетовал команду вахтенный. 

- Даже репетует, - пожалуй плечами на пульте. - И это 

Попов. Удивительно. Он, наверное, перегрелся. С каждым днем 

плаванья растет общая долбанутость нашего любимого личного 

состава. Сказывается его усталость. 

Вахтенный тем временем вернул "банан" переговорного 

устройства на место, как артист. Потом он вытащил откуда-то две 

аварийные доски и, засунув это дерево себе в штаны, кое-как 

заседлал себя им спереди и сзади, отчего стало казаться, что он 

сидит в ящике. 

Засеменив, как японская гейша, он двинулся в реакторный 

отсек, непрерывно придерживая и поправляя сползающую деревянную 

сбрую. 

Ровно через десять минут его мучения были вознаграждены 

по-царски: у переборки реакторного его дожидался горящий от 

любопытства зам. 

- Реакторный осмотрен, замечаний нет, - оказал ваму