съезду. Я не стал его поздравлять, я просто спросил у форума 

коммунистов: почему мой сын до сих пор не переведен никуда, в 

чем его вина, и, если вина есть, то почему на подводных лодках 

служат только виноватые. 

И форум коммунистов ответил маме, что ее сын - этот редкий 

природный экземпляр подводника, этот бутон благоуханный 

военно-морской, - скоро будет переведен в город-герой 

Ленинград, где постоянно оседают все герои. 

- Начхим! А у вас есть справка о жилье в Ленинграде? 

Так теперь в строю с удручающей периодичностью обращался 

ко мне мой старпом. 

И я ему, с той же периодичностью, очень терпеливо и 

толково объяснял, что я дитя своего времени, что у меня мое 

только то, что на мне и с собой, и что ни один город Советского 

Союза, а тем более такая колыбель, как Ленинград, не может 

похвастаться тем, что я его почетный гражданин. 

- А-а... - говорил старпом и отходил. 

К тому времени все были уже извещены, что я редкая 

сволочь, "писатель", и что пишу я во все концы, а особенно 

обожаю периоды съездов, и что я перевожусь, видимо, и, видимо, 

навсегда. И я опять строчил на себя характеристики, 

представления, вставлял в них, как я отношусь к пьянству, к 

политике партии, как я изучаю последнее текущее наследие, как я 

провожу их в жизнь; потом я бежал и отправлял все это, потом 

оно возвращалось и снова уходило, и снова я носился с ним, 

носился, носился... 

- Начхим! - говорил старпом время от времени. - А справку 

о прописке в Ленинграде ты уже достал? Прописка - основное 

деловое качество офицера, его кошмар и надежда, его пробковый 

пояс, его бревно, его соломинка... есть у тебя прописка - и ты 

человек; нет? - извини... 

В двадцатый раз я не выдержал и прямо в строю 

диалектически переложил учение Дарвина о происхождении птичьих 

видов с английского сразу же на монголо-татарский; я переложил 

его несколько раз, и каждый раз был по-своему интересен, 

поскольку сопровождал я его рядом оригинальных манипуляций и 

артикуляций. 

Наступила тишина. Строй слушал как завороженный. Затем 

раздался голос старпома: 

- Ну, а орать-то зачем? Что, уже и спросить нельзя? 

Потом начался хохот, и хохотали все: и офицеры, и мичманы, 

и матросы - весь мой экипаж. Ну, и я в том числе. После этого 

стало легче, и я поверил, что я действительно ухожу... 

Приказ был в июле. Выписка из него шла от Москвы до 

Северодвинска три месяца, что на десять суток длиннее 

знаменитого путешествия вокруг света во времена Жюль Верна... 

- Капитан третьего ранга Михайлов! 

- Я! 

- Выйти из строя! 

- Есть! 

- Внимание, товарищи! Сегодня от нас уходит капитан 

третьего ранга Михайлов. Наш начальник химической службы. Он 

прослужил на лодках более десяти лет. У него двенадцать 

автономок... 

"От нас уходит" - как о покойнике. А впрочем, верно, ушел 

- что умер. 

- ...А теперь... по традиции... он с нами попрощается... 

Я обходил строй, жал руки и улыбался. Меня обнимали, 

пихали в плечо и говорили: "Держись, Саня..." - и я держался... 

А дальше? 

А дальше - Ленинград, проспекты-светофоры, и на службу на 

автобусе, и двенадцать нарядов в год, и "с девяти до пяти", и 

два выходных в неделю, и по выходным - семья, семья, семья...