почувство.вал угрызения совести II отдал ее женатым людям. 

Отпуск! 

Отпуск для подводника - это не то, что Родина ему смогла 

дать, отпуск - это то, что он сумел у нее взять и уйти 

невредимым. И когда ты получишь с Родины все, что тебе 

причитается, ты изойдешь мелким длительным смешком, результатом 

которого может явиться кома. Только не надо среди отпуска 

вспоминать о возвращении на службу, от этого тоже можно 

внезапно неизлечимо заболеть. Дали тебе - беги и не думай! В 

первый отпуск я еще съездил как все люди, а в последующие 

как-то было принято оставлять меня с личным составом: офицеры и 

мичманы экипажа едут в отпуск, а ты остаешься на это время с 

матросами. Чудесное времяпрепровождение. А потом, когда все 

приезжают, тебе дают догулять. Не совсем, правда, все, но 

кое-что; а потом досрочно втягивается твое тело на веревке, а 

ты сопротивляешься, не хочешь, дергаешься, заарканенный, но 

тебя уже волокут по земле, и ставят тебя вертикально, и 

спрашивают с тебя по всей форме. 

- Да вы что?! - спрашивают с тебя, и ты понимаешь, что 

виноват, и, как всякий нормальный офицер в таких случаях, 

говоришь; "Больше не буду!" - и делаешь себе придурковатость. 

Вообще-то придурковатость на флоте поощряется и как-то 

хорошо смотрится. Прилично как-то, со стороны. Нехорошо 

смотрится собственное достоинство, ум, тонкость духовной 

организации и ее девичья ломкая хрупкость. Отвратительно 

смотрится честность, если только она не задняя часть все той же 

придурковатости. 

После отпуска 

Получили корабль и бодренько так взяли его, японский 

городовой, и отремонтировали! 

А корабли у нас разовые. Это значит: один раз сделали 

корабль - и все. У нас, может, чего другого разового нет, а 

корабли есть! и зип (зап. части) есть - годами возим. Возим 

годами, но не то, и то, что мы возим, можно сразу же выбросить 

и никому больше не показывать, а то, что нам надо, - это днем с 

огнем не сыщешь и не достанешь ни за какие деньги, вот разве 

что за спирт, но в огромных количествах. А вы там, наверное, 

думали, что мы сами все пьем, - как бы не так! И все это 

годами, годами, годами... 

У меня двенадцать автономок. Чаще всего по две в году. 

Чаще всего через "бегом - стоять!", когда в "сжатые сроки", 

"любой ценой"; когда на ветру и грузишь сначала на себя, потом 

- на собственном горбе, потом с себя и на санях и голыми руками 

- и в мороз; когда не спишь вовсе; когда злоба трясет, душит и 

пена изо рта; когда можешь упасть и не встать или можешь 

молотить по твердому безо всякого для себя вреда и когда 

успокаиваешься только в море и далеко, и далеко не сразу... 

Взгрустнулось вам? 

Ну, ничего. Сейчас я вас развеселю. Сейчас я вам расскажу, 

как я переводился с лодок. Это весело. 

Помните, когда я захотел попасть в подводники, мне 

сказали, что нужно рыть носом и остальными частями тела, и я 

рыл? 

Ну так вот, а теперь, через восемь с половиной лет, когда 

я впервые захотел уйти с корабля на большую землю, мне сказали, 

что мне нужно снова рыть носом и теперь они будут наблюдать и 

оценивать, как я рою, и в случае, если я буду рыть хорошо, 

тогда они будут ходатайствовать перед вышестоящим 

командованием... 

Так что флот у нас перерыт. Народ наш роет с флота и днем 

и ночью с диким визгом без стыда. А такие чудаки, как я, роют 

дважды: сначала на флот, а потом - с флота. 

Решение навсегда урыть с флота пришло ко мне как-то сразу. 

На параде по случаю Дня Победы. Как сейчас помню: стоим в 

строю, готовимся к торжественному маршу, а на трибуне стоят 

вожди нашего поселка. Посмотрел я на них, подумал про себя: 

"Саня, чистое ты существо, с кем ты служишь!" - и решил 

переводиться. 

Кстати о празднике: в праздник нас легче всего 

пересчитать. Это я о военных. Наших же сусликов никто еще не 

считал по-серьезному. А в праздник у нас все в строю. 

Посмотришь на страну сверху - и все в строю. Вся страна. Вот и 

считай. - А зачем это? - Ты сначала посчитай, а там поймешь 

зачем. 

На следующий день после праздника было воскресенье, и 

командир, прямо в праздничном строю, объявил нам на завтра 

рабочий день, а тут как раз Зимбабве, по-моему, на днях 

освобождалось, ну, мы и сказали командиру: 

- Товарищ командир! Да что ж это такое? В это воскресенье 

даже негры в Зимбабве не работают. 

- Это почему? 

- Освободили их... от белых колонизаторов... 

- Вот черт! - сказал командир и объявил на завтра 

выходной. 

К начальнику отдела кадров я пошел в понедельник. Я пошел 

и сказал ему, что со вчерашнего дня мечтаю перевестись. 

- Неужели?! - обрадовался он. - И куда же это? Я сказал, 

что знать "куда" я не должен. Это он должен знать "куда", а 

меня он должен встретить на пороге, извиниться за то, что я до 

сих пор капитан третьего ранга и, с благоговением, предложить 

мне то место, где я, приняв грушевидную форму, целых десять лет 

буду думать о своем воинском долге с девяти до пяти, с 

перерывом на обед. Целых пять дней в неделю. 

- Это безумно интересно! - сказал он. - Жаль только, что 

вы до сих пор не знаете, как у нас переводят офицера. 

- Знаю, - сказал я, - его никак не переводят. 

- Верно, - сказал он, - все-то вы правильно понимаете. 

Неизвестно только, откуда у вас берутся такие дикие мысли: "с 

благоговением", "должны"... Восемь тысяч офицеров Северного 

флота выслужили установленные сроки службы. И все они подлежат 

переводу. Восемь тысяч! А вы будете восемь тысяч первым... 

И тут я снова начал говорить, поскольку чуть-чуть вышел из 

себя; я сказал этой древесной лягушке, что в его "восемь тысяч" 

я охотно верю и что если переводить офицеров так, как их сейчас