пронизывал душу! Он проникал сквозь водные слои, непроницаемые для наших 

глаз, вскрывал тайны морских глубин!.. 

Оба незнакомца были в беретах из меха морской выдры, обуты в высокие 

морские сапоги из тюленьей кожи. Одежда из какой-то особой ткани мягко 

облегала их стан, не стесняя свободы движений. 

Высокий, - невидимому, командир судна, - оглядел нас с величайшим 

вниманием, не произнося ни слова. Затем, оборотясь к своему спутнику, он 

заговорил на языке, о существовании которого я совершенно не подозревал. 

Это был благозвучный, гибкий, певучий язык с ударениями на гласных. 

Тот кивнул головой и обронил два-три слова на том же языке. Потом он 

вопросительно посмотрел на меня. 

Я ответил ясным французским языком, что не понимаю его вопроса. Но он, 

по-видимому, тоже не понял меня. Положение становилось довольно 

затруднительным. 

- А все же пусть господин профессор расскажет им нашу историю, - сказал 

мне Консель. - Авось эти господа поймут хоть кое-что! 

Я стал рассказывать о наших приключениях, отчетливо, по слогам, 

выговаривая каждое слово, не упуская ни единой подробности. Я назвал наши 

имена, указал звание и, с соблюдением всех правил этикета, представился 

лично, в качестве профессора Аронакса. Затем представил своего слугу 

Конселя и гарпунера, мистера Неда Ленда. 

Человек с прекрасными добрыми глазами слушал меня спокойно, даже 

учтиво, и чрезвычайно внимательно, но я не мог прочесть на его лице, понял 

ли он хоть что-нибудь из моего рассказа. Я окончил повествование. Он не 

произнес ни слова. 

Оставалась возможность объясниться с ними по-английски. Может быть, они 

говорят на языке, который стал почти общепринятым. Я бегло читал и 

по-английски и по-немецки, но свободно изъясняться не мог. А тут 

требовалась прежде всего ясность изложения. 

- Ну-с, теперь ваш черед, - сказал я гарпунеру. - Извольте-ка, мистер 

Ленд, тряхнуть стариной и вступить в переговоры, как подобает англосаксу, 

на чистейшем английском языке! Как знать, не повезет ли вам больше, чем 

мне. 

Нед не заставил себя просить и повторил по-английски мой рассказ. 

Вернее, он передал сущность, но совершенно в другой форме. Канадец, 

увлекаемый своим темпераментом, говорил с большим воодушевлением. Он в 

резких выражениях протестовал против нашего заточения, совершенного в 

явное нарушение прав человека! Спрашивал, в силу какого закона нас держат 

на этом поплавке, ссылался на habeas corpus [начальные слова закона о 

неприкосновенности личности, принятого английским парламентом в 1679 

году], грозил судебным преследованием тех, кто лишил нас свободы, 

бесновался, размахивал руками, кричал и в конце концов выразительным 

жестом дал понять, что мы умираем с голоду. 

Это была сущая правда, но мы об этом почти забыли. 

К своему величайшему удивлению, гарпунер, невидимому, преуспел не более 

меня. Наши посетители и бровью не повели. Язык Фарадея, как и язык Араго, 

был для них непонятен. 

Обескураженный неудачей, исчерпав все филологические ресурсы, я не 

знал, как нам быть дальше. Но тут Консель сказал: 

- Если господин профессор позволит, я поговорю с ним по-немецки. 

- Как, ты говоришь по-немецки? - вскричал я. 

- Как всякий фламандец, с позволения господина профессора. 

- Вот это мне нравится! Продолжай, дружище! 

И Консель степенно рассказал в третий раз все перипетии нашей истории. 

Но, невзирая на изысканность оборотов и прекрасное произношение 

рассказчика, немецкий язык также не имел успеха. 

Наконец, доведенный до крайности, я попытался восстановить в памяти 

свои юношеские познания и пустился излагать наши злоключения по-латыни. 

Цицерон зажал бы себе уши и выставил бы меня за дверь, но все же я довел 

рассказ до конца. Результат был столь же плачевный. 

Последняя попытка тоже не имела успеха. Незнакомцы обменялись 

несколькими словами на каком-то непостижимом языке и ушли, не подав нам 

надежды каким-либо ободряющим знаком, понятным во всех странах мира! Дверь 

за ними затворилась. 

- Какая низость! - вскричал Нед Ленд, вспылив уже, наверное, в 

двадцатый раз. - Как! С ними говорят и по-французски, и по-английски, и 

по-немецки, и по-латыни, а канальи хоть бы из вежливости словом 

обмолвились! 

- Успокойтесь, Нед, - сказал я кипятившемуся гарпунеру. - Криком делу 

не поможешь. 

- Но вы сами посудите, господин профессор, - возразил наш 

раздражительный компаньон, - не околевать же нам с голоду в этой железной 

клетке! 

- Ба! - заметил философски Консель. - Мы еще в силах продержаться 

порядочное время! 

- Друзья мои, - сказал я, - не надо отчаиваться. Мы были еще в худшем 

положении. Не спешите, пожалуйста, составлять мнение насчет командира и 

экипажа этого судна. 

- Мое мнение уже сложилось, - ответил Нед Ленд. - Отъявленные 

негодяи... 

- Так-с! А из какой страны? 

- Из страны негодяев! 

- Любезный Нед, - сказал я, - страна сия еще недостаточно ясно 

обозначена на географической карте, и, признаюсь, трудно определить, какой 

национальности наши незнакомцы. Что они не англичане, не французы, не 

немцы - можно сказать с уверенностью. А все же мне кажется, что командир и 

его помощник родились под низкими широтами. У них внешность южан. Но кто 

они? Испанцы, турки, арабы или индусы? Наружность их не настолько типична, 

чтобы судить о их национальной принадлежности. Что касается языка, 

происхождение его совершенно необъяснимо. 

- Большое упущение не знать всех языков! - заметил Консель. - А еще 

проще было бы ввести один общий язык! 

- И это бы не помогло! - возразил Нед Ленд. - Неужто не видите, что у 

этих людей язык собственного изобретения, выдуманный, чтобы приводить в 

бешенство порядочного человека, который хочет есть! Во всех странах мира