Приходько шел по городской улице с таким чувством, будто он идет по кладбищу, где похоронено все самое дорогое, что у него было. Шел и на каждом шагу читал: "Только для немцев". Куда девалась ровенская зелень! То там, то тут на месте деревьев торчали пни. Приходько заглянул в здание театра, где до войны он смотрел "Наталку-Полтавку", но теперь это был не театр, а склад награбленного добра... У входа резким окриком остановил его солдат-часовой. 

...Николай Приходько первым из нас отправился в Ровно. Посылая его, мы учитывали, что он местный житель, знает город, имеет там хороших друзей, знакомых. Там у него родной брат. Но учитывали не только это. Приходько обладал богатырской силой и выносливостью. Ничто не страшило его, он рвался туда, где опаснее. Если на марше разведчикам приходилось ходить втрое больше остальных партизан, то Приходько ходил больше любого разведчика. Получалось так, что он всегда оказывался под руками, когда требовалось выполнить какое-нибудь срочное задание. 

Однажды, тоже на марше, в нескольких километрах от нас послышались выстрелы. Я послал Приходько узнать, в чем дело. 

Только он ушел, явился Цессарский. 

- Дмитрий Николаевич! Нельзя было Приходько посылать. У него так натерты ноги, что он не может сапоги надеть! 

- Как так? - удивился я. - Он в сапогах и, по-моему, отлично себя чувствовал. 

Когда Приходько вернулся, я первым делом спросил: 

- Что у тебя с ногами? 

- Та ничего, пустяшный мозоль. 

Он говорил неправду. Сапоги были ему малы, причиняли нестерпимую боль, и в разведку он пошел босиком. Вернулся, снова надел сапоги и явился как ни в чем не бывало. 

Побывать в Ровно было давней мечтой Приходько. Не проходило дня, чтобы он не напоминал об этом. Однажды, выходя из чума - как мы с чьей-то легкой руки прозвали наши шалаши, сооруженные из еловых веток, видом своим действительно напоминавшие полярные чумы, - я встретил Приходько и спросил его, готов ли он отправиться в Ровно. 

- Конечно, готов! - обрадовался партизан. - Можете положиться. 

Что на него можно положиться - в этом сомнений не было, но вот как одеть его, в каком виде ему показаться в городе? 

Брюки и телогрейка, в которых он ходил и в которых спал у костров, порядком обтрепались, имели далеко не такой вид, в каком можно было, не обращая на себя излишнего внимания прохожих, ходить по улицам Ровно. Как назло, из трофейных вещей ничего подходящего не было. Пришлось обследовать все население лагеря: у кого сохранилась хоть сколько-нибудь подходящая для Коли одежда? Нашли четырех бойцов. 

И вот представьте такую картину. 

Четыре человека сидят у костра в одном белье и не понимают, зачем у них попросили одежду. Отправку Приходько в Ровно мы держали в секрете. 

А в палатке идет примерка костюмов на Колю. Ни один ему не годится. 

- Не люди, а лилипуты какие-то, - ворчит Приходько. 

Из рукавов пиджака торчат его ручищи с огромными кулаками, обнаженные почти до локтей, брюки - как с младшего братишки, еле закрывают коленки. Костюмы при примерке трещат по швам. 

К кострам выносят костюмы и возвращают владельцам. 

С большим трудом мы все-таки одели Колю. Пиджак и брюки были малы чуть-чуть, а ботинок на его ногу так и не подобрали. Пришлось отправить в сапогах, брюки навыпуск. 

Приходько пошел в Ровно с документом, удостоверяющим, что "податель сего Гриценко является жителем села Ленчин". 

От лагеря до города сто двадцать километров. Туда и обратно - двести сорок. Приходько отправился пешком. По расчетам, он должен был вернуться в лагерь через шесть-семь дней. 

И он не опоздал, вернулся вовремя. С каким облегчением вздохнули мы, завидев издали между деревьями его рослую фигуру. Первая вылазка прошла удачно. Это было для нас большим событием. 

Приходько скромно и деловито доложил о результатах своего путешествия. Но и из этого скупого рассказа мы поняли, какое тяжелое впечатление произвел на него город, который он знал и любил и который увидел теперь мертвым. 

На углах улиц появились новые, немецкие таблички: "Фридрихштрассе", "Немецкая улица". Приходько рассказал, что на этих центральных улицах живут сплошь фашисты. Местные жители, обитавшие там, выбрасывались на улицу. Мебель, годами нажитое добро - все оставалось в "собственность" новым хозяевам. Не только генералы, но и офицеры, начиная от гауптмана, разместились в особняках, в лучших квартирах. К ним налетели из Германии вороньем многочисленные родственники. Как хищники, набросились они на добро изгнанных людей. Заодно новые "хозяева", сразу же по "освобождении" для себя квартир, под конвоем доставляли на сборные пункты девушек и подростков, мужчин и женщин, проживавших ранее в этих квартирах, для отправки на фашистскую каторгу. 

Приходько побывал в городе у своего брата. Они не виделись с начала войны. И вот теперь оказалось, что один из них партизан, а другой... другой служит у оккупантов. Да, Иван Приходько служил у гитлеровцев и пользовался их доверием. Он был женат на немке. Когда гитлеровцы объявили о регистрации лиц "немецкой крови", Иван и его жена усмотрели в этом возможную для себя выгоду. Жена зарегистрировалась как фольксдойче. С этого дня Иван и его семья стали получать пайки и иные "блага". Ивана фашисты сделали заведующим хлебопекарней. 

Братья долго молчали после того, как узнали все друг о друге. Наконец Николай поставил вопрос ребром: 

- Будешь помогать партизанам или тебе дороже выгода, получаемая от врага? 

Иван ответил не сразу. Он долго раздумывал над предложением брата, взвешивал все "за" и "против". Он понимал, что, согласившись на предложение Николая, можно потерять не только хлебное место, но и голову. 

И все же он согласился. 

Согласилась быть помощницей партизанам и его жена. Она была "немкой" только ради пайка. 

Квартира Ивана Приходько по Цементной улице, № 6 стала с этого дня явочной квартирой отряда. Вскоре Иван последовал примеру своей жены и сам зарегистрировался как фольксдойче. Сделал он это по нашему заданию.