И говорила нараспев, 

Корсет носила очень узкий, 

И русский Н как N французский 

Произносить умела в нос; 

Но скоро все перевелось; 

Корсет, Альбом, княжну Алину, 

Стишков чувствительных тетрадь 

Она забыла; стала звать 

Акулькой прежнюю Селину 

И обновила наконец 

На вате шлафор и чепец. 

XXXIV. 

Но муж любил ее сердечно, 

В ее затеи не входил, 

Во всем ей веровал беспечно, 

А сам в халате ел и пил; 

Покойно жизнь его катилась; 

Под вечер иногда сходилась 

Соседей добрая семья, 

Нецеремонные друзья, 

И потужить и позлословить 

И посмеяться кой о чем. 

Проходит время; между тем 

Прикажут Ольге чай готовить, 

Там ужин, там и спать пора, 

И гости едут со двора. 

XXXV. 

Они хранили в жизни мирной 

Привычки милой старины; 

У них на масленице жирной 

Водились русские блины; 

Два раза в год они говели; 

Любили круглые качели, 

Подблюдны песни, хоровод; 

В день Троицын, когда народ 

Зевая слушает молебен, 

Умильно на пучок зари 

Они роняли слезки три; 

Им квас как воздух был потребен, 

И за столом у них гостям 

Носили блюда по чинам. 

XXXVI. 

И так они старели оба. 

И отворились наконец 

Перед супругом двери гроба, 

И новый он приял венец. 

Он умер в час перед обедом, 

Оплаканный своим соседом, 

Детьми и верною женой 

Чистосердечней, чем иной. 

Он был простой и добрый барин, 

И там, где прах его лежит, 

Надгробный памятник гласит: 

Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, 

Господний раб и бригадир 

Под камнем сим вкушает мир. 

XXXVII. 

Своим пенатам возвращенный, 

Владимир Ленский посетил 

Соседа памятник смиренный, 

И вздох он пеплу посвятил; 

И долго сердцу грустно было. 

"Poor Yorick! (16) - молвил он уныло, - 

Он на руках меня держал. 

Как часто в детстве я играл 

Его Очаковской медалью! 

Он Ольгу прочил за меня, 

Он говорил: дождусь ли дня?.." 

И, полный искренней печалыо, 

Владимир тут же начертал 

Ему надгробный мадригал. 

XXXVIII. 

И там же надписью печальной 

Отца и матери, в слезах, 

Почтил он прах патриархальный... 

Увы! на жизненных браздах 

Мгновенной жатвой поколенья, 

По тайной воле провиденья, 

Восходят, зреют и падут; 

Другие им вослед идут... 

Так наше ветреное племя 

Растет, волнуется, кипит 

И к гробу прадедов теснит. 

Придет, придет и наше время, 

И наши внуки в добрый час 

Из мира вытеснят и нас! 

XXXIX. 

Покамест упивайтесь ею, 

Сей легкой жизнию, друзья! 

Ее ничтожность разумею, 

И мало к ней привязан я; 

Для призраков закрыл я вежды; 

Но отдаленные надежды 

Тревожат сердце иногда: 

Без неприметного следа 

Мне было б грустно мир оставить. 

Живу, пишу не для похвал; 

Но я бы, кажется, желал 

Печальный жребий свой прославить, 

Чтоб обо мне, как верный друг, 

Напомнил хоть единый звук. 

XL. 

И чье-нибудь он сердце тронет; 

И, сохраненная судьбой, 

Быть может, в Лете не потонет 

Строфа, слагаемая мной; 

Быть может (лестная надежда!), 

Укажет будущий невежда 

На мой прославленный портрет 

И молвит: то-то был поэт! 

Прими ж мои благодаренья, 

Поклонник мирных Аонид, 

О ты, чья память сохранит 

Мои летучие творенья, 

Чья благосклонная рука 

Потреплет лавры старика! 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ 

Elle йtait fille, йlle etait amoureuse. 

Malfilвtre 

I. 

"Куда? Уж эти мне поэты!" 

- Прощай, Онегин, мне пора. 

"Я не держу тебя; но где ты 

Свои проводишь вечера?" 

- У Лариных. - "Вот это чудно. 

Помилуй! и тебе не трудно 

Там каждый вечер убивать?" 

- Ни мало. - "Не могу понять. 

Отселе вижу, что такое: 

Во-первых (слушай, прав ли я?), 

Простая, русская семья, 

К гостям усердие большое, 

Варенье, вечный разговор 

Про дождь, про лен, про скотный двор..." 

II. 

- Я тут еще беды не вижу. 

"Да, скука, вот беда, мой друг". 

- Я модный свет ваш ненавижу; 

Милее мне домашний круг, 

Где я могу... - "Опять эклога! 

Да полно, милый, ради бога. 

Ну что ж? ты едешь: очень жаль. 

Ах, слушай, Ленской; да нельзя ль 

Увидеть мне Филлиду эту, 

Предмет и мыслей, и пера, 

И слез, и рифм et cetera?.. 

Представь меня". - Ты шутишь. - "Нету". 

- Я рад. - "Когда же?" - Хоть сейчас. 

Они с охотой примут нас. 

III. 

Поедем. - 

Поскакали други, 

Явились; им расточены 

Порой тяжелые услуги 

Гостеприимной старины. 

Обряд известный угощенья: 

Несут на блюдечках варенья, 

На столик ставят вощаной 

Кувшин с брусничною водой, 

....................................... 

....................................... 

....................................... 

....................................... 

....................................... 

....................................... 

IV. 

Они дорогой самой краткой 

Домой летят во весь опор. (17) 

Теперь послушаем украдкой 

Героев наших разговор: 

- Ну что ж, Онегин? ты зеваешь. - 

- "Привычка, Ленской". - Но скучаешь 

Ты как-то больше. - "Нет, равно. 

Однако в поле уж темно; 

Скорей! пошел, пошел, Андрюшка! 

Какие глупые места! 

А кстати: Ларина проста, 

Но очень милая старушка, 

Боюсь: брусничная вода 

Мне не наделала б вреда. 

V. 

Скажи: которая Татьяна?" 

- Да та, которая грустна 

И молчалива, как Светлана, 

Вошла и села у окна. - 

"Неужто ты влюблен в меньшую?" 

- А что? - "Я выбрал бы другую, 

Когда б я был, как ты, поэт. 

В чертах у Ольги жизни нет. 

Точь-в-точь в Вандиковой Мадоне: 

Кругла, красна лицом она, 

Как эта глупая луна 

На этом глупом небосклоне". 

Владимир сухо отвечал 

И после во весь путь молчал. 

VI. 

Меж тем Онегина явленье 

У Лариных произвело 

На всех большое впечатленье 

И всех соседей развлекло. 

Пошла догадка за догадкой. 

Все стали толковать украдкой, 

Шутить, судить не без греха, 

Татьяне прочить жениха; 

Иные даже утверждали, 

Что свадьба слажена совсем, 

Но остановлена затем, 

Что модных колец не достали. 

O свадьбе Ленского давно 

У них уж было решено. 

VII. 

Татьяна слушала с досадой 

Такие сплетни; но тайком 

С неизъяснимою отрадой 

Невольно думала о том; 

И в сердце дума заронилась; 

Пора пришла, она влюбилась.