И дедов верный капитал 

Коварной двойке не вверял. 

XVIII. 

Когда прибегнем мы под знамя 

Благоразумной тишины, 

Когда страстей угаснет пламя 

И нам становятся смешны 

Их своевольство иль порывы 

И запоздалые отзывы, - 

Смиренные не без труда, 

Мы любим слушать иногда 

Страстей чужих язык мятежный, 

И нам он сердце шевелит. 

Так точно старый инвалид 

Охотно клонит слух прилежный 

Рассказам юных усачей, 

Забытый в хижине своей. 

XIX. 

Зато и пламенная младость 

Не может ничего скрывать. 

Вражду, любовь, печаль и радость 

Она готова разболтать. 

В любви считаясь инвалидом, 

Онегин слушал с важным видом, 

Как, сердца исповедь любя, 

Поэт высказывал себя; 

Свою доверчивую совесть 

Он простодушно обнажал. 

Евгений без труда узнал 

Его любви младую повесть, 

Обильный чувствами рассказ, 

Давно не новыми для нас. 

XX. 

Ах, он любил, как в наши лета 

Уже не любят; как одна 

Безумная душа поэта 

Еще любить осуждена: 

Всегда, везде одно мечтанье, 

Одно привычное желанье, 

Одна привычная печаль. 

Ни охлаждающая даль, 

Ни долгие лета разлуки, 

Ни музам данные часы, 

Ни чужеземные красы, 

Ни шум веселий, ни Науки 

Души не изменили в нем, 

Согретой девственным огнем. 

XXI. 

Чуть отрок, Ольгою плененный, 

Сердечных мук еще не знав, 

Он был свидетель умиленный 

Ее младенческих забав; 

В тени хранительной дубравы 

Он разделял ее забавы, 

И детям прочили венцы 

Друзья соседы, их отцы. 

В глуши, под сению смиренной, 

Невинной прелести полна, 

В глазах родителей, она 

Цвела как ландыш потаенный, 

Не знаемый в траве глухой 

Ни мотыльками, ни пчелой. 

XXII. 

Она поэту подарила 

Младых восторгов первый сон, 

И мысль об ней одушевила 

Его цевницы первый стон. 

Простите, игры золотые! 

Он рощи полюбил густые, 

Уединенье, тишину, 

И Ночь, и Звезды, и Луну, 

Луну, небесную лампаду, 

Которой посвящали мы 

Прогулки средь вечерней тьмы, 

И слезы, тайных мук отраду... 

Но нынче видим только в ней 

Замену тусклых фонарей. 

XXIII. 

Всегда скромна, всегда послушна, 

Всегда как утро весела, 

Как жизнь поэта простодушна, 

Как поцелуй любви мила, 

Глаза как небо голубые; 

Улыбка, локоны льняные, 

Движенья, голос, легкий стан, 

Все в Ольге... но любой роман 

Возьмите и найдете верно 

Ее портрет: он очень мил, 

Я прежде сам его любил, 

Но надоел он мне безмерно. 

Позвольте мне, читатель мой, 

Заняться старшею сестрой. 

XXIV. 

Ее сестра звалась Татьяна... (13) 

Впервые именем таким 

Страницы нежные романа 

Мы своевольно освятим. 

И что ж? оно приятно, звучно; 

Но с ним, я знаю, неразлучно 

Воспоминанье старины 

Иль девичьей! Мы все должны 

Признаться: вкусу очень мало 

У нас и в наших именах 

(Не говорим уж о стихах); 

Нам просвещенье не пристало 

И нам досталось от него 

Жеманство, - больше ничего. 

XXV. 

Итак, она звалась Татьяной. 

Ни красотой сестры своей, 

Ни свежестью ее румяной 

Не привлекла б она очей. 

Дика, печальна, молчалива, 

Как лань лесная боязлива, 

Она в семье своей родной 

Казалась девочкой чужой. 

Она ласкаться не умела 

К отцу, ни к матери своей; 

Дитя сама, в толпе детей 

Играть и прыгать не хотела, 

И часто целый день одна 

Сидела молча у окна. 

XXVI. 

Задумчивость, ее подруга 

От самых колыбельных дней, 

Теченье сельского досуга 

Мечтами украшала ей. 

Ее изнеженные пальцы 

Не знали игл; склонясь на пяльцы, 

Узором шелковым она 

Не оживляла полотна. 

Охоты властвовать примета, 

С послушной куклою дитя 

Приготовляется шутя 

К приличию, закону света, 

И важно повторяет ей 

Уроки маминьки своей. 

XXVII. 

Но куклы даже в эти годы 

Татьяна в руки не брала; 

Про вести города, про моды 

Беседы с нею не вела. 

И были детские проказы 

Ей чужды; страшные рассказы 

Зимою в темноте ночей 

Пленяли больше сердце ей. 

Когда же няня собирала 

Для Ольги на широкий луг 

Всех маленьких ее подруг, 

Она в горелки не играла, 

Ей скучен был и звонкий смех, 

И шум их ветреных утех. 

XXVIII. 

Она любила на балконе 

Предупреждать зари восход, 

Когда на бледном небосклоне 

Звезд исчезает хоровод, 

И тихо край земли светлеет, 

И, вестник утра, ветер веет, 

И всходит постепенно день. 

Зимой, когда ночная тень 

Полмиром доле обладает, 

И доле в праздной тишине, 

При отуманенной луне, 

Восток ленивый почивает, 

В привычный час пробуждена 

Вставала при свечах она. 

XXIX. 

Ей рано нравились романы; 

Они ей заменяли все; 

Она влюблялася в обманы 

И Ричардсона и Руссо. 

Отец ее был добрый малый, 

В прошедшем веке запоздалый; 

Но в книгах не видал вреда; 

Он, не читая никогда, 

Их почитал пустой игрушкой 

И не заботился о том, 

Какой у дочки тайный том 

Дремал до утра под подушкой. 

Жена ж его была сама 

От Ричардсона без ума. 

XXX. 

Она любила Ричардсона 

Не потому, чтобы прочла, 

Не потому, чтоб Грандисона 

Она Ловласу предпочла; (14) 

Но в старину княжна Алина, 

Ее московская кузина, 

Твердила часто ей об них. 

В то время был еще жених 

Ее супруг, но по неволе; 

Она вздыхала о другом, 

Который сердцем и умом 

Ей нравился гораздо боле: 

Сей Грандисон был славный франт, 

Игрок и гвардии сержант. 

XXXI. 

Как он, она была одета 

Всегда по моде и к лицу; 

Но, не спросясь ее совета, 

Девицу повезли к венцу. 

И, чтоб ее рассеять горе, 

Разумный муж уехал вскоре 

В свою деревню, где она, 

Бог знает кем окружена, 

Рвалась и плакала сначала, 

С супругом чуть не развелась; 

Потом хозяйством занялась, 

Привыкла и довольна стала. 

Привычка свыше нам дана: 

Замена счастию она. (15) 

XXXII. 

Привычка усладила горе, 

Неотразимое ничем; 

Открытие большое вскоре 

Ее утешило совсем: 

Она меж делом и досугом 

Открыла тайну, как супругом 

Самодержавно управлять, 

И все тогда пошло на стать. 

Она езжала по работам, 

Солила на зиму грибы, 

Вела расходы, брила лбы, 

Ходила в баню по субботам, 

Служанок била осердясь - 

Все это мужа не спросясь. 

XXXIII. 

Бывало, писывала кровью 

Она в альбомы нежных дев, 

Звала Полиною Прасковью