К себе, к таинственному древу: 

Запретный плод вам подавай, 

А без того вам рай не рай. 

XXVIII. 

Как изменилася Татьяна! 

Как твердо в роль свою вошла! 

Как утеснительного сана 

Приемы скоро приняла! 

Кто б смел искать девчонки нежной 

В сей величавой, в сей небрежной 

Законодательнице зал? 

И он ей сердце волновал! 

Об нем она во мраке ночи, 

Пока Морфей не прилетит, 

Бывало, девственно грустит, 

К луне подъемлет томны очи, 

Мечтая с ним когда-нибудь 

Свершить смиренный жизни путь! 

XXIX. 

Любви все возрасты покорны; 

Но юным, девственным сердцам 

Ее порывы благотворны, 

Как бури вешние полям: 

В дожде страстей они свежеют, 

И обновляются, и зреют - 

И жизнь могущая дает 

И пышный цвет и сладкий плод. 

Но в возраст поздний и бесплодный, 

На повороте наших лет, 

Печален страсти мертвый след: 

Так бури осени холодной 

В болото обращают луг 

И обнажают лес вокруг. 

XXX. 

Сомненья нет: увы! Евгений 

В Татьяну как дитя влюблен; 

В тоске любовных помышлений 

И день и ночь проводит он. 

Ума не внемля строгим пеням, 

К ее крыльцу, стеклянным сеням 

Он подъезжает каждый день; 

За ней он гонится как тень; 

Он счастлив, если ей накинет 

Боа пушистый на плечо, 

Или коснется горячо 

Ее руки, или раздвинет 

Пред нею пестрый полк ливрей, 

Или платок подымет ей. 

XXXI. 

Она его не замечает, 

Как он ни бейся, хоть умри. 

Свободно дома принимает, 

В гостях с ним молвит слова три, 

Порой одним поклоном встретит, 

Порою вовсе не заметит: 

Кокетства в ней ни капли нет - 

Его не терпит высший свет. 

Бледнеть Онегин начинает: 

Ей иль не видно, иль не жаль; 

Онегин сохнет, и едва ль 

Уж не чахоткою страдает. 

Все шлют Онегина к врачам, 

Те хором шлют его к водам. 

XXXII. 

А он не едет; он заране 

Писать ко прадедам готов 

О скорой встрече; а Татьяне 

И дела нет (их пол таков); 

А он упрям, отстать не хочет, 

Еще надеется, хлопочет; 

Смелей здорового, больной 

Княгине слабою рукой 

Он пишет страстное посланье. 

Хоть толку мало вообще 

Он в письмах видел не вотще; 

Но, знать, сердечное страданье 

Уже пришло ему невмочь. 

Вот вам письмо его точь-в-точь. 

Письмо 

Онегина к Татьяне 

Предвижу все: вас оскорбит 

Печальной тайны объясненье. 

Какое горькое презренье 

Ваш гордый взгляд изобразит! 

Чего хочу? с какою целью 

Открою душу вам свою? 

Какому злобному веселью, 

Быть может, повод подаю! 

Случайно вас когда-то встретя, 

В вас искру нежности заметя, 

Я ей поверить не посмел: 

Привычке милой не дал ходу; 

Свою постылую свободу 

Я потерять не захотел. 

Еще одно нас разлучило... 

Несчастной жертвой Ленской пал... 

Ото всего, что сердцу мило, 

Тогда я сердце оторвал; 

Чужой для всех, ничем не связан, 

Я думал: вольность и покой 

Замена счастью. Боже мой! 

Как я ошибся, как наказан! 

Нет, поминутно видеть вас, 

Повсюду следовать за вами, 

Улыбку уст, движенье глаз 

Ловить влюбленными глазами, 

Внимать вам долго, понимать 

Душой все ваше совершенство, 

Пред вами в муках замирать, 

Бледнеть и гаснуть... вот блаженство! 

И я лишен того: для вас 

Тащусь повсюду наудачу; 

Мне дорог день, мне дорог час: 

А я в напрасной скуке трачу 

Судьбой отсчитанные дни. 

И так уж тягостны они. 

Я знаю: век уж мой измерен; 

Но чтоб продлилась жизнь моя, 

Я утром должен быть уверен, 

Что с вами днем увижусь я... 

Боюсь: в мольбе моей смиренной 

Увидит ваш суровый взор 

Затеи хитрости презренной - 

И слышу гневный ваш укор. 

Когда б вы знали, как ужасно 

Томиться жаждою любви, 

Пылать - и разумом всечасно 

Смирять волнение в крови; 

Желать обнять у вас колени, 

И, зарыдав, у ваших ног 

Излить мольбы, признанья, пени, 

Все, все, что выразить бы мог. 

А между тем притворным хладом 

Вооружать и речь и взор, 

Вести спокойный разговор, 

Глядеть на вас веселым взглядом!.. 

Но так и быть: я сам себе 

Противиться не в силах боле; 

Все решено: я в вашей воле, 

И предаюсь моей судьбе. 

XXXIII. 

Ответа нет. Он вновь посланье: 

Второму, третьему письму 

Ответа нет. В одно собранье 

Он едет; лишь вошел... ему 

Она навстречу. Как сурова! 

Его не видят, с ним ни слова; 

У! как теперь окружена 

Крещенским холодом она! 

Как удержать негодованье 

Уста упрямые хотят! 

Вперил Онегин зоркий взгляд: 

Где, где смятенье, состраданье? 

Где пятна слез?.. Их нет, их нет! 

На сем лице лишь гнева след... 

XXXIV. 

Да, может быть, боязни тайной, 

Чтоб муж иль свет не угадал 

Проказы, слабости случайной... 

Всего, что мой Онегин знал... 

Надежды нет! Он уезжает, 

Свое безумство проклинает - 

И, в нем глубоко погружен, 

От света вновь отрекся он. 

И в молчаливом кабинете 

Ему припомнилась пора, 

Когда жестокая хандра 

За ним гналася в шумном свете, 

Поймала, за ворот взяла 

И в темный угол заперла. 

XXXV. 

Стал вновь читать он без разбора. 

Прочел он Гиббона, Руссо, 

Манзони, Гердера, Шамфора, 

Madame de Staлl, Биша, Тиссо, 

Прочел скептического Беля, 

Прочел творенья Фонтенеля, 

Прочел из наших кой-кого, 

Не отвергая ничего: 

И альманахи, и журналы, 

Где поученья нам твердят, 

Где нынче так меня бранят, 

А где такие мадригалы 

Себе встречал я иногда: 

E sempre bene, господа. 

XXXVI. 

И что ж? Глаза его читали, 

Но мысли были далеко; 

Мечты, желания, печали 

Теснились в душу глубоко. 

Он меж печатными строками 

Читал духовными глазами 

Другие строки. В них-то он 

Был совершенно углублен. 

То были тайные преданья 

Сердечной, темной старины, 

Ни с чем не связанные сны, 

Угрозы, толки, предсказанья, 

Иль длинной сказки вздор живой, 

Иль письмы девы молодой. 

XXXVII. 

И постепенно в усыпленье 

И чувств и дум впадает он, 

А перед ним Воображенье 

Свой пестрый мечет фараон. 

То видит он: на талом снеге, 

Как-будто спящий на ночлеге, 

Недвижим юноша лежит, 

И слышит голос: что ж? убит. 

То видит он врагов забвенных, 

Клеветников, и трусов злых, 

И рой изменниц молодых, 

И круг товарищей презренных, 

То сельский дом - и у окна 

Сидит она... и все она! 

XXXVIII.