XXIV. 

И начинает понемногу 

Моя Татьяна понимать 

Теперь яснее - слава богу - 

Того, по ком она вздыхать 

Осуждена судьбою властной: 

Чудак печальный и опасный, 

Созданье ада иль небес, 

Сей ангел, сей надменный бес, 

Что ж он? Ужели подражанье, 

Ничтожный призрак, иль еще 

Москвич в Гарольдовом плаще, 

Чужих причуд истолкованье, 

Слов модных полный лексикон?.. 

Уж не пародия ли он? 

XXV. 

Ужель загадку разрешила? 

Ужели слово найдено? 

Часы бегут; она забыла, 

Что дома ждут ее давно, 

Где собралися два соседа 

И где об ней идет беседа. 

- Как быть? Татьяна не дитя, - 

Старушка молвила кряхтя. - 

Ведь Олинька ее моложе. 

Пристроить девушку, ей-ей, 

Пора; а что мне делать с ней? 

Всем наотрез одно и то же: 

Нейду. И все грустит она 

Да бродит по лесам одна. - 

XXVI. 

"Не влюблена ль она?" - В кого же? 

Буянов сватался: отказ. 

Ивану Петушкову - тоже. 

Гусар Пыхтин гостил у нас; 

Уж как он Танею прельщался, 

Как мелким бесом рассыпался! 

Я думала: пойдет авось; 

Куда! и снова дело врозь. - 

"Что ж, матушка? за чем же стало? 

В Москву, на ярманку невест! 

Там, слышно, много праздных мест". 

- Ох, мой отец! доходу мало. - 

"Довольно для одной зимы, 

Не то уж дам я хоть взаймы". 

XXVII. 

Старушка очень полюбила 

Совет разумный и благой; 

Сочлась - и тут же положила 

В Москву отправиться зимой. 

И Таня слышит новость эту. 

На суд взыскательному свету 

Представить ясные черты 

Провинцияльной простоты, 

И запоздалые наряды, 

И запоздалый склад речей; 

Московских франтов и цирцей 

Привлечь насмешливые взгляды!.. 

О страх! нет, лучше и верней 

В глуши лесов остаться ей. 

XXVIII. 

Вставая с первыми лучами, 

Теперь в поля она спешит 

И, умиленными очами 

Их озирая, говорит: 

"Простите, милые долины, 

И вы, знакомых гор вершины, 

И вы, знакомые леса; 

Прости, небесная краса, 

Прости, веселая природа; 

Меняю милый, тихий свет 

На шум блистательных сует... 

Прости ж и ты, моя свобода! 

Куда, зачем стремлюся я? 

Что мне сулит судьба моя?" 

XXIX. 

Ее прогулки длятся доле. 

Теперь то холмик, то ручей 

Остановляют поневоле 

Татьяну прелестью своей. 

Она, как с давними друзьями, 

С своими рощами, лугами 

Еще беседовать спешит. 

Но лето быстрое летит. 

Настала осень золотая. 

Природа трепетна, бледна, 

Как жертва пышно убрана... 

Вот север, тучи нагоняя, 

Дохнул, завыл - и вот сама 

Идет волшебница зима. 

XXX. 

Пришла, рассыпалась; клоками 

Повисла на суках дубов; 

Легла волнистыми коврами 

Среди полей, вокруг холмов; 

Брега с недвижною рекою 

Сравняла пухлой пеленою; 

Блеснул мороз. И рады мы 

Проказам матушки зимы. 

Не радо ей лишь сердце Тани. 

Нейдет она зиму встречать, 

Морозной пылью подышать 

И первым снегом с кровли бани 

Умыть лицо, плеча и грудь: 

Татьяне страшен зимний путь. 

XXXI. 

Отъезда день давно просрочен, 

Проходит и последний срок. 

Осмотрен, вновь обит, упрочен 

Забвенью брошенный возок. 

Обоз обычный, три кибитки 

Везут домашние пожитки, 

Кастрюльки, стулья, сундуки, 

Варенье в банках, тюфяки, 

Перины, клетки с петухами, 

Горшки, тазы et cetera, 

Ну, много всякого добра. 

И вот в избе между слугами 

Поднялся шум, прощальный плач: 

Ведут на двор осьмнадцать кляч, 

XXXII. 

В возок боярский их впрягают, 

Готовят завтрак повара, 

Горой кибитки нагружают, 

Бранятся бабы, кучера. 

На кляче тощей и косматой 

Сидит форейтор бородатый, 

Сбежалась челядь у ворот 

Прощаться с барами. И вот 

Уселись, и возок почтенный, 

Скользя, ползет за ворота. 

"Простите, мирные места! 

Прости, приют уединенный! 

Увижу ль вас?.." И слез ручей 

У Тани льется из очей. 

XXXIII. 

Когда благому просвещенью 

Отдвинем более границ, 

Со временем (по расчисленью 

Философических таблиц, 

Лет чрез пятьсот) дороги верно 

У нас изменятся безмерно: 

Шоссе Россию здесь и тут, 

Соединив, пересекут. 

Мосты чугунные чрез воды 

Шагнут широкою дугой, 

Раздвинем горы, под водой 

Пророем дерзостные своды, 

И заведет крещеный мир 

На каждой станции трактир. 

XXXIV. 

Теперь у нас дороги плохи, (42) 

Мосты забытые гниют, 

На станциях клопы да блохи 

Заснуть минуты не дают; 

Трактиров нет. В избе холодной 

Высокопарный, но голодный 

Для виду прейскурант висит 

И тщетный дразнит аппетит, 

Меж тем, как сельские циклопы 

Перед медлительным огнем 

Российским лечат молотком 

Изделье легкое Европы, 

Благословляя колеи 

И рвы отеческой земли. 

XXXV. 

За то зимы порой холодной 

Езда приятна и легка. 

Как стих без мысли в песне модной 

Дорога зимняя гладка. 

Автомедоны наши бойки, 

Неутомимы наши тройки, 

И версты, теша праздный взор, 

В глазах мелькают как забор. (43) 

К несчастью, Ларина тащилась, 

Боясь прогонов дорогих, 

Не на почтовых, на своих, 

И наша дева насладилась 

Дорожной скукою вполне: 

Семь суток ехали оне. 

XXXVI. 

Но вот уж близко. Перед ними 

Уж белокаменной Москвы, 

Как жар, крестами золотыми 

Горят старинные главы. 

Ах, братцы! как я был доволен, 

Когда церквей и колоколен 

Садов, чертогов полукруг 

Открылся предо мною вдруг! 

Как часто в горестной разлуке, 

В моей блуждающей судьбе, 

Москва, я думал о тебе! 

Москва... как много в этом звуке 

Для сердца русского слилось! 

Как много в нем отозвалось! 

XXXVII. 

Вот, окружен своей дубравой, 

Петровский замок. Мрачно он 

Недавнею гордится славой. 

Напрасно ждал Наполеон, 

Последним счастьем упоенный, 

Москвы коленопреклоненной 

С ключами старого Кремля: 

Нет, не пошла Москва моя 

К нему с повинной головою. 

Не праздник, не приемный дар, 

Она готовила пожар 

Нетерпеливому герою. 

Отселе, в думу погружен, 

Глядел на грозный пламень он. 

XXXVIII. 

Прощай, свидетель падшей славы, 

Петровский замок. Ну! не стой, 

Пошел! Уже столпы заставы 

Белеют; вот уж по Тверской 

Возок несется чрез ухабы. 

Мелькают мимо бутки, бабы, 

Мальчишки, лавки, фонари, 

Дворцы, сады, монастыри, 

Бухарцы, сани, огороды, 

Купцы, лачужки, мужики, 

Бульвары, башни, казаки, 

Аптеки, магазины моды,