Что он и вправду тронут был, 

Иль он, кокетствуя, шалил, 

Невольно ль иль из доброй воли, 

Но взор сей нежность изъявил: 

Он сердце Тани оживил. 

XXXV. 

Гремят отдвинутые стулья; 

Толпа в гостиную валит: 

Так пчел из лакомого улья 

На ниву шумный рой летит. 

Довольный праздничным обедом 

Сосед сопит перед соседом; 

Подсели дамы к камельку; 

Девицы шепчут в уголку; 

Столы зеленые раскрыты: 

Зовут задорных игроков 

Бостон и ломбер стариков, 

И вист, доныне знаменитый, 

Однообразная семья, 

Все жадной скуки сыновья. 

XXXVI. 

Уж восемь робертов сыграли 

Герои виста; восемь раз 

Они места переменяли; 

И чай несут. Люблю я час 

Определять обедом, чаем 

И ужином. Мы время знаем 

В деревне без больших сует: 

Желудок - верный наш брегет; 

И к стате я замечу в скобках, 

Что речь веду в моих строфах 

Я столь же часто о пирах, 

О разных кушаньях и пробках, 

Как ты, божественный Омир, 

Ты, тридцати веков кумир! 

XXXVII. XXXVIII. XXXIX. 

Но чай несут: девицы чинно 

Едва за блюдечки взялись, 

Вдруг из-за двери в зале длинной 

Фагот и флейта раздались. 

Обрадован музыки громом, 

Оставя чашку чаю с ромом, 

Парис окружных городков, 

Подходит к Ольге Петушков, 

К Татьяне Ленский; Харликову, 

Невесту переспелых лет, 

Берет тамбовский мой поэт, 

Умчал Буянов Пустякову, 

И в залу высыпали все, 

И бал блестит во всей красе. 

XL. 

В начале моего романа 

(Смотрите первую тетрадь) 

Хотелось вроде мне Альбана 

Бал петербургский описать; 

Но, развлечен пустым мечтаньем, 

Я занялся воспоминаньем 

О ножках мне знакомых дам. 

По вашим узеньким следам, 

О ножки, полно заблуждаться! 

С изменой юности моей 

Пора мне сделаться умней, 

В делах и в слоге поправляться, 

И эту пятую тетрадь 

От отступлений очищать. 

XLI. 

Однообразный и безумный, 

Как вихорь жизни молодой, 

Кружится вальса вихорь шумный; 

Чета мелькает за четой. 

К минуте мщенья приближаясь, 

Онегин, втайне усмехаясь, 

Подходит к Ольге. Быстро с ней 

Вертится около гостей, 

Потом на стул ее сажает, 

Заводит речь о том, о сем; 

Спустя минуты две потом 

Вновь с нею вальс он продолжает; 

Все в изумленье. Ленский сам 

Не верит собственным глазам. 

XLII. 

Мазурка раздалась. Бывало, 

Когда гремел мазурки гром, 

В огромной зале все дрожало, 

Паркет трещал под каблуком, 

Тряслися, дребезжали рамы; 

Теперь не то: и мы, как дамы, 

Скользим по лаковым доскам. 

Но в городах, по деревням 

Еще мазурка сохранила 

Первоначальные красы: 

Припрыжки, каблуки, усы 

Все те же: их не изменила 

Лихая мода, наш тиран, 

Недуг новейших россиян. 

XLIII. XLIV. 

Буянов, братец мой задорный, 

К герою нашему подвел 

Татьяну с Ольгою; проворно 

Онегин с Ольгою пошел; 

Ведет ее, скользя небрежно, 

И наклонясь ей шепчет нежно 

Какой-то пошлый мадригал, 

И руку жмет - и запылал 

В ее лице самолюбивом 

Румянец ярче. Ленской мой 

Все видел: вспыхнул, сам не свой; 

В негодовании ревнивом 

Поэт конца мазурки ждет 

И в котильон ее зовет. 

XLV. 

Но ей нельзя. Нельзя? Но что же? 

Да Ольга слово уж дала 

Онегину. О боже, боже! 

Что слышит он? Она могла... 

Возможно ль? Чуть лишь из пеленок, 

Кокетка, ветреный ребенок! 

Уж хитрость ведает она, 

Уж изменять научена! 

Не в силах Ленской снесть удара; 

Проказы женские кляня, 

Выходит, требует коня 

И скачет. Пистолетов пара, 

Две пули - больше ничего - 

Вдруг разрешат судьбу его. 

ГЛАВА ШЕСТАЯ 

La sotto i giorni nubilosi e brevi, 

Nasce una gente a cui 'l morir non dole. 

Petr. 

I. 

Заметив, что Владимир скрылся, 

Онегин, скукой вновь гоним, 

Близ Ольги в думу погрузился, 

Довольный мщением своим. 

За ним и Олинька зевала, 

Глазами Ленского искала, 

И бесконечный котильон 

Ее томил, как тяжкий сон. 

Но кончен он. Идут за ужин. 

Постели стелют; для гостей 

Ночлег отводят от сеней 

До самой девичьи. Всем нужен 

Покойный сон. Онегин мой 

Один уехал спать домой. 

II. 

Все успокоилось: в гостиной 

Храпит тяжелый Пустяков 

С своей тяжелой половиной. 

Гвоздин, Буянов, Петушков 

И Флянов, не совсем здоровый, 

На стульях улеглись в столовой, 

А на полу мосье Трике, 

В фуфайке, в старом колпаке. 

Девицы в комнатах Татьяны 

И Ольги все объяты сном. 

Одна, печальна под окном 

Озарена лучом Дианы, 

Татьяна бедная не спит 

И в поле темное глядит. 

III. 

Его нежданным появленьем, 

Мгновенной нежностью очей 

И странным с Ольгой поведеньем 

До глубины души своей 

Она проникнута; не может 

Никак понять его; тревожит 

Ее ревнивая тоска, 

Как будто хладная рука 

Ей сердце жмет, как будто бездна 

Под ней чернеет и шумит... 

"Погибну", Таня говорит, 

"Но гибель от него любезна. 

Я не ропщу: зачем роптать? 

Не может он мне счастья дать". 

IV. 

Вперед, вперед, моя исторья! 

Лицо нас новое зовет. 

В пяти верстах от Красногорья, 

Деревни Ленского, живет 

И здравствует еще доныне 

В философической пустыне 

Зарецкий, некогда буян, 

Картежной шайки атаман, 

Глава повес, трибун трактирный, 

Теперь же добрый и простой 

Отец семейства холостой, 

Надежный друг, помещик мирный 

И даже честный человек: 

Так исправляется наш век! 

V. 

Бывало, льстивый голос света 

В нем злую храбрость выхвалял: 

Он, правда, в туз из пистолета 

В пяти саженях попадал, 

И то сказать, что и в сраженьи 

Раз в настоящем упоеньи 

Он отличился, смело в грязь 

С коня калмыцкого свалясь, 

Как зюзя пьяный, и французам 

Достался в плен: драгой залог! 

Новейший Регул, чести бог, 

Готовый вновь предаться узам, 

Чтоб каждый вечер у Вери (37) 

В долг осушать бутылки три. 

VI. 

Бывало, он трунил забавно, 

Умел морочить дурака 

И умного дурачить славно, 

Иль явно, иль исподтишка, 

Хоть и ему иные штуки 

Не проходили без науки, 

Хоть иногда и сам в просак 

Он попадался, как простак 

Умел он весело поспорить, 

Остро и тупо отвечать, 

Порой рассчетливо смолчать, 

Порой рассчетливо повздорить, 

Друзей поссорить молодых 

И на барьер поставить их, 

VII.