То, что Володечка вдруг вспомнил детство и "Камчатку", показалось Лучникову и трогательным, и уместным. Он помахал Новосильцеву перчатками, но тот не заметил. Репортеры и "папаратце" крутились вокруг его машины, и он явно позировал в своем головном уборе, оставшемся от прежних гонок, - нечто похожее на древний галльский шлем с крылышками. Лозунги СОСа красовались и на его бортах, но трудно было сказать, что больше интересовало репортеров - лозунги ли эти, сам ли легендарный граф или его новая машина. 

Новосильцев медленно катил к своему месту старта, иногда останавливался и что-то говорил, загадочно улыбаясь. Неподалеку на открытой платформе Ти-Ви-Мига был телевизор, и Лучников мог видеть крупно его загадочно улыбающееся лицо, сменяющееся изображением "Жигули-камчатки" сверху из вертолета. Граф вдруг попросил репортеров отойти от машины и продемонстрировал один из своих секретов - разворот. Это действительно было сногсшибательно - неуклюжая на вид конструкция раскрутилась буквально вокруг своей оси. Лучников нашел взглядом Билли Ханта. Тот внимательно смотрел на машину Новосильцева. Конт Портаго, естественно, ни на кого не смотрел, полировал ногти, что-то насвистывал. 

- Хей, челло! - услышал вдруг Лучников обращенный к себе веселый возглас. 

Он увидел торчащую над толпой голову своего сына Антошки. Тот пробирался к нему и махал кепкой с надписью "ЯКИ! „. Лучников и обрадовался, и устыдился. Совершенно не думаю ни о ком из близких: ни о сыне, ни об отце, ни о матери Антона, прозябающей в Риме, ни, между прочим, даже о новой своей жене, которая сейчас, наверное, на трибунах не сводит бинокля с моей машины. В самом деле, я совсем „задвинулся", заполитиканствовался, чокнулся на этой проклятой России, вот уж действительно Сабаша прав - стал настоящим "мобилом-дробилом". 

- Хей, челло! - кричал ему сын, словно неожиданно увиденному приятелю. 

Обращение "челло" так глубоко вошло в обиход, что даже врэвакуанты иногда им пользовались, хотя большинство из них решительно отвергало жаргон яки. Образовалось оно из обыкновенного русского "человека". С севера, однако, из англо-крымских поселений ползло "феллоу", а из многочисленных в пятидесятые годы на Острове американских военных баз горохом сыпалось энергично-хамоватое слово "мэн". Образовался очаровательный гибрид "челлоу-мэн" (Андрей с компанией в молодости восхищались этим словечком), а затем и "челло", человек, превратился в своеобразную виолончель. 

Лучников открыл правую дверь, и Антон влез в машину. 

- Атац, - сказал Антон и зачастил далее на яки, явно щеголяя своими познаниями. 

Лучников не понимал и половины этого словоизвержения, но из другой половины уловил, что он, "атац", - молодец, что "Антика-ралли" - это "яки", это "холитуй" ("холидэй" плюс "сабантуй", то есть "праздник") для всех, но на "виктори" пусть не рассчитывает, победит сильнейший, фаворит "яки" двадцатитрехлетний Маета Фа на двухсотсильном "игле". 

- На игле или на игле? - спросил Лучников и взъерошил Антону затылок. - Ты русский-то еще не забыл? Давай по-русски. 

Антон не без скрытого облегчения перешел на язык предков. 

- Забавно, что мы с тобой стали чем-то вроде политических противников, папа, - сказал он. 

- Да никакие мы не противники, - сказал Лучников. 

- Ты что же, нас и за силу не считаешь? - спросил Антон. - По-твоему, у "яки-национализма" нет перспектив? 

- Слишком рано, - не без некоторой грусти сказал Андрей. - Через три поколения это могло бы стать серьезным, если бы Остров существовал. 

- Куда он денется? - сказал Антон. - Не утонет же. 

- Его притянет материк, - сказал Андрей. 

- А вот мы, молодежь, считаем вашу идею бредовой, - без всякой злости задумчиво сказал Антон. - Как можно объявлять Остров русским? Это империализм. Ты знаешь, что русской крови у нас меньше половины. 

- В Союзе, между прочим, уже тоже меньше половины, - проговорил Андрей. 

Громовой голос по радио объявил, что до старта осталось десять минут, и пригласил всех участников занять места. 

Лучников пустил мотор и стал наблюдать приборы. Краем глаза заметил, что сын смотрит на него с уважением.