заливая водой трюм судна. Через два дня дым исчез совершенно. На всех лицах 

появилась широкая улыбка. Это было в пятницу. В субботу никто не работал; 

следили за курсом -- и только. Матросы выстирали свою одежду, умылись в 

первый раз за две недели и получили особый, праздничный обед. Они 

презрительно говорили о самовозгорании и утверждали, что такие ребята, как 

они, всегда сумеют положить этому конец. Почему-то мы все чувствовали себя 

так, словно получили большое наследство. Но отвратительный запах гари 

держался на судне. У капитана Бирда запали глаза и ввалились щеки. Раньше я 

никогда не замечал, как сильно он сгорблен и искривлен. Он и Мэхон степенно 

бродили вокруг люков и вентиляторов, втягивая носом воздух. Тут я вдруг 

заметил, что бедняга Мэхон очень, очень стар. Что же касается меня, то я был 

счастлив и горд, словно принимал участие в великом морском сражении. О 

юность! 

Ночь была ясная. Утром мы увидели на горизонте мачты судна, 

возвращающегося на родину, -- первое судно, какое мы встретили за несколько 

месяцев. Но мы наконец приближались к суше -- Ява была от нас на расстоянии 

ста девяноста миль к северу. 

На следующий день моя вахта была с восьми до двенадцати. За завтраком 

капитан заметил: 

-- Удивительно, как долго держится в каюте этот запах. 

Около десяти часов, когда старший помощник был на корме, я на секунду 

спустился на среднюю палубу. Верстак плотника стоял за грот-мачтой; я 

прислонился к нему, посасывая трубку, а плотник, молодой парень, вступил со 

мной в разговор. Он сказал: 

-- Мне кажется, мы с этим нехудо справились, правда, сэр? 

И тут я заметил, что этот дурень старается повалить верстак. Я коротко 

сказал: 

-- Не надо, Чипе, -- и вдруг испытал странное ощущение, нелепый обман 

чувств: мне показалось, что я каким-то образом очутился в воздухе. Я услыхал 

что-то похожее на чудовищный вздох, словно тысяча великанов одновременно 

сказали: "Уф!" -- и почувствовал тупой удар, от которого вдруг заныли ребра. 

Сомнений быть не могло -- я поднялся на воздух, и тело мое описывало 

короткую параболу. Как ни быстро это произошло, но в голове моей 

промелькнули самые разнообразные мысли, и, насколько я помню, в таком 

порядке: "Плотник тут ни при чем... Что же это такое?.. Какая-то 

катастрофа... Подводный вулкан?.. Уголь, газ!.. Ей-богу, мы взлетели на 

воздух... все убиты... Я лечу в задний люк... Там огонь..." 

В момент взрыва угольная пыль в трюме пылала красноватым тусклым 

пламенем. Бесконечно малая доля секунды прошла с тех пор, как покачнулся 

верстак, и я уже лежал врастяжку на грузе. Я вскочил и выкарабкался наверх с 

такой быстротой, словно меня отбросило. Палуба была завалена обломками, 

лежавшими поперек, как деревья в лесу после урагана; передо мной развевался 

огромный занавес из грязных лохмотьев, -- то был грот, разорванный в клочья. 

Я подумал: "Сейчас повалятся мачты" -- и поспешил убраться с дороги. На 

четвереньках я дополз до кормового трапа. Первый, кого я тут увидел, был 

Мэхон, с глазами, как блюдца, и с разинутым ртом, длинные седые волосы 

стояли дыбом, окружая его голову серебряным нимбом. Он только что собрался 

спуститься вниз, когда верхняя палуба начала двигаться, подниматься и на его 

глазах превратилась в щепки, а он окаменел на верхней ступеньке. Я смотрел 

на него, не веря своим глазам, а он глядел на меня как-то странно, 

испуганно-любопытным взглядом. Я не знал, что у меня нет ни волос, ни 

бровей, ни ресниц; не знал, что от моих пробивающихся усиков не осталось 

следа, а лицо мое черно, одна щека ободрана, нос рассечен, по подбородку 

течет кровь. Я потерял фуражку, одну туфлю и в клочья изорвал рубашку. Обо 

всем этом я не имел понятия. Я был поражен тем, что судно все еще держится 

на .воде, корма цела, и -- мало того -- я вижу перед собой живого человека. 

И ясное небо и невозмутимое море привели меня в изумление. Кажется, я ждал 

увидеть их извивающимися от ужаса... Передайте бутылку... 

Вдруг раздался голос, окликающий судно, -- не то он шел издали, не то с 

неба, я не мог решить. А затем я увидел капитана; он сошел с ума. Он 

взволнованно спросил меня: 

-- Где стол из кают-компании? -- И этот вопрос подействовал на меня 

потрясающе. Вы понимаете, я только что взлетел на воздух и весь дрожал от 

этого испытания, -- я не был уверен, жив ли я. Мэхон затопал на него ногами 

и заорал: 

-- Господи помилуй! Да разве вы не видите, что верхняя палуба 

взорвалась? 

Ко мне вернулся голос, и я пролепетал, словно сознаваясь в каком-то 

допущенном мною серьезном пренебрежении своим долгом: 

-- Я не знаю, где стол из кают-компании. 

Это походило на нелепый сон. 

Знаете, что ему затем понадобилось? Ему понадобилось обрасопить реи. 

Очень спокойно, словно погруженный в размышления, он настаивал на том, чтобы 

обрасопить фока-рею. 

-- Я не знаю, остался ли кто-нибудь в живых, -- чуть не со слезами 

сказал Мэхон. 

-- Наверно, -- кротко возразил тот, -- народу осталось достаточно, 

чтобы обрасопить фока-рею. 

Старик, оказывается, был в своей каюте и заводил хронометры, когда от 

сотрясения закружился волчком. Тотчас же, -- как он впоследствии 

рассказывал, -- ему пришло в голову, что судно на что-то наскочило, и он 

выбежал в кают-компанию. Там он увидел, что стол куда-то исчез: верхняя 

палуба взорвалась, и стол, конечно, провалился в кладовую. На том месте, где 

мы еще сегодня утром завтракали, он увидел огромную дыру в полу. Это было в 

высшей степени таинственно и поразило его ужасно, а потому все, что он 

увидел и услышал, выйдя на палубу, показалось ему пустяком по сравнению с 

исчезнувшим столом. И, заметьте, он тотчас же обратил внимание, что у