сушил у плиты свой носовой платок. По-видимому, он никогда не спал. Это был 

угрюмый человек с вечной слезой, блестевшей на кончике носа. Он либо 

вспоминал прошлые неприятности, либо переживал их в данный момент, а не то, 

так ожидал неприятностей -- и чувствовал себя несчастным, если все обстояло 

благополучно. Он не доверял моей юности, моему здравому смыслу и искусству в 

мореплавании и взял себе за правило проявлять свое недоверие в сотне 

мелочей. Пожалуй, он был прав. Мне кажется, тогда я знал очень мало, да и 

теперь знаю немногим больше, но и по сей день я питаю ненависть к этому 

Джермину. 

Нам понадобилась неделя, чтобы добраться до Ярмут Родс, а затем мы 

попали в шторм -- знаменитый октябрьский шторм, происшедший двадцать два 

года назад. Ветер, молния, град, снег и ужасные волны. Мы шли налегке, и вы 

можете себе представить, как скверно нам пришлось, если я вам скажу, что у 

нас были разбиты бульварки и залита палуба. На вторую ночь балласт 

переместился на подветренную сторону, а к этому времени нас отнесло куда-то 

на Доггер Бэнк. Ничего не оставалось делать, как спуститься с лопатами вниз 

и попытаться выпрямить судно. Вот мы и собрались в просторном трюме, 

мрачном, как пещера; сальные свечи, прилепленные к бимсам, мигали; над 

головой ревел шторм; судно подпрыгивало на боку, как одержимое. Все мы -- 

Джермин, капитан, все матросы, -- едва удерживаясь на ногах, работали как 

могильщики, перекидывая лопатами сырой песок к другому борту. При каждом 

рывке судна видно было в полутьме, как падали люди и сыпался с лопат песок. 

Один из юнг (у нас их было двое), под впечатлением жуткого зрелища, плакал 

навзрыд. Мы слышали, как он всхлипывал где-то в темноте. 

На третий день шторм утих, и вскоре нас подобрало буксирное судно с 

севера. Всего мы потратили шестнадцать дней, чтобы добраться из Лондона в 

Тайн! Когда мы вошли в док, оказалось, что мы пропустили свою очередь 

грузиться, и нам пришлось ждать целый месяц. Миссис Бирд (фамилия капитана 

была Бирд) приехала из Колчестера повидаться со стариком. Она жила на борту. 

Команда разбрелась, и на судне остались только капитан, помощники, один юнга 

и стюард -- мулат, отзывавшийся на имя Эбрехем. Миссис Бирд была старая 

женщина с лицом морщинистым и румяным, как зимнее яблоко, и с фигурой 

молоденькой девушки. Однажды она увидела, как я пришивал пуговицу, и 

настояла на том, чтобы я дал ей починить мои рубашки. В этом было что-то 

очень непохожее на капитанских жен, каких я видел на борту шикарных 

клипперов. Когда я принес ей рубашки, она сказала: 

-- А носки? Их нужно заштопать. Вещи Джона -- капитана Бирда -- я 

привела в порядок и теперь рада была бы чем-нибудь заняться еще. 

Славная старушка! Она тщательно осмотрела мое белье, а я тем временем 

впервые прочел "Sartor Resartus"1 (1 

Философско-публицистический роман Томаса Карлейля (1833)) и "Поездку в 

Хиву" Барнеби. Тогда я не очень-то понял первую книгу, но, помню, в то время 

я предпочитал солдата философу, и это предпочтение жизнь только подтвердила. 

Первый был человеком, а второй -- чем-то большим... или меньшим. Однако оба 

они умерли, и миссис Бирд умерла... Юность, сила, гении, мысли, достижения, 

простые сердца -- все умирает... Неважно. 

Наконец мы погрузились. Наняли матросов -- восьмерых молодцов и двух 

юнг. Вечером нас вывели на буксире к баканам у ворот дока; мы были готовы к 

отплытию и думали отправиться в путь на следующий день. Миссис Бирд должна 

была уехать домой с ночным поездом. Когда судно было пришвартовано, мы пошли 

пить чай. Ужин прошел вяло; все молчали -- Мэхон, старая чета и я... Я 

кончил первый и вышел покурить; каюта моя помещалась в рубке, как раз у 

кормы. Был прилив; дул свежий ветер, и моросил дождь. Двойные ворота дока 

были открыты, и паровые угольщики входили и выходили в темноте; ярко горели 

их огни, громко плескались винты, трещали лебедки, на пирсах слышались 

крики. Я следил за вереницей огней на мачтах, скользивших наверху, и зеленых 

огней, скользивших внизу, в ночи, как вдруг передо мной вспыхнул красный 

свет, исчез и снова появился. Совсем близко встали смутные очертания носа 

парохода. Я крикнул вниз, в каюту: 

-- Скорей, наверх! 

А затем из темноты донесся чей-то испуганный голос: 

-- Остановите его, сэр! 

Ударил колокол. Другой голос предостерегающе крикнул: 

-- Мы идем прямо на этот барк, сэр! 

В ответ послышалось ворчанье: 

-- Ладно! 

Потом раздался громкий треск: тупой нос парохода зацепил форванты 

"Джуди". Последовала минута замешательства, послышались крики, поднялась 

беготня. Заревел пар. Потом кто-то сказал: 

-- Благополучно, сэр... 

-- У вас все в порядке? -- услышал я брюзгливый голос. 

Я бросился вперед посмотреть, есть ли повреждения, и заревел в ответ: 

-- Кажется, да. 

-- Задний ход! -- послышался брюзгливый голос. 

Задребезжал колокол. 

-- Что это за пароход?-- взвизгнул Мэхон. К тому времени мы видели 

только громоздкую тень, отступающую назад. Они выкрикнули нам какое-то имя 

-- женское имя -- Миранда, Мелисса или что-то в этом роде. 

-- Еще месяц придется торчать в этой проклятой дыре,-- сказал мне 

Мэхон, когда мы, вооружившись фонарями, осматривали расщепленные бульварки и 

оборванные брасы. -- Но где же капитан? 

Все это время мы его не видели и не слышали. Мы пошли искать его на 

корму. Откуда-то с дока донесся к нам горестный вопль: 

-- Эй, "Джуди"!.. 

Как он, черт возьми, попал туда?.. 

-- Алло! -- заорали мы. 

-- Я плыву в нашей шлюпке без весел! -- крикнул он. Запоздавший 

лодочник предложил свои услуги, и Мэхон убедил его за полкроны доставить нам 

на буксире нашего шкипера; но первой поднялась по трапу миссис Бирд. Они