подчеркнутые молчанием берега, заставили меня подпрыгнуть. Шлюпка, 

европейская шлюпка входила в бухту. Я произнес имя умершей, я. окликнул: 

-- "Джуди"! 

В ответ я услышал слабый крик. 

Это был капитан. Я опередил флагманское судно на три часа и рад был 

снова услышать голос старика, дрожащий и усталый: 

-- Это вы, Марлоу? 

-- Не ударьтесь о выступ пристани, сэр! -- крикнул я. 

Он подошел осторожно и бросил вместо якоря свинцовый трос, который мы 

спасли -- для страхового общества. Я отпустил свой трос и стал бок о бок с 

ним. Он понуро сидел на корме, весь мокрый от росы, сложив руки на коленях. 

Матросы его уже заснули. 

-- Мы пережили ужасные дни,-- прошептал он. -- Мэхон отстал немного. 

Мы переговаривались шепотом -- тихим шепотом, словно боялись 

потревожить землю. Пушки, гром, землетрясение не разбудили бы наших 

матросов. 

Обернувшись, я увидел на море яркий огонь, плывущий в ночи. 

-- Пароход идет мимо бухты, -- сказал я. Но он не прошел мимо, а 

завернул в бухту и бросил якорь неподалеку от нас. 

-- Я хочу,-- сказал старик,-- чтобы вы узнали, не английское ли это 

судно. Может быть, они доставят нас куда-нибудь. 

Он, видимо, был взволнован. Я растолкал одного из моих матросов и, 

приведя его в состояние сомнамбулизма, дал ему весло, сам взял другое и 

повел шлюпку на огни парохода. 

Там слышались голоса, металлический стук вырывался из машинного 

отделения, на палубе раздавались шаги. Иллюминаторы светились -- круглые, 

как широко раскрытые глаза. Двигались тени. Высоко на мостике стоял какой-то 

человек. Он услыхал плеск наших весел. 

А потом, не успел я раскрыть рот, как Восток заговорил со мной, но 

заговорил голосом Запада. Поток слов ворвался в загадочное роковое молчание 

-- чужеземных злых слов, перемешанных с отдельными словами и даже целыми 

фразами на добром английском языке, менее странными, но еще более 

удивительными. Человек неистово ругался, залп проклятий нарушил 

торжественный покой бухты. Он начал с того, что обозвал меня свиньей, затем 

в бурном темпе перешел к недостойным упоминания эпитетам -- по-английски. 

Человек там, наверху, ругался на двух языках с неподдельным бешенством, и я 

почти готов был поверить, что чем-то согрешил против гармонии вселенной. Я 

едва мог его разглядеть, но мне показалось, что он доведет себя до припадка. 

Вдруг он замолчал и стал фыркать и отдуваться, как дельфин. Я спросил: 

-- Скажите, пожалуйста, что это за пароход? 

-- А? Что? А вы кто такой? 

-- Экипаж английского барка, сгоревшего на море. Мы вошли сюда сегодня 

ночью. -- Я -- второй помощник. Капитан находится в баркасе и хочет знать, 

не доставите ли вы нас куда-нибудь. 

-- О бог ты мой! А я думал... Это "Небесный" из Сингапура, идет в 

обратный рейс. Я сговорюсь с вашим капитаном утром... и... Скажите... вы 

слыхали меня только что? 

-- Я думаю, вся бухта вас слышала. 

-- Я вас принял за береговую шлюпку. Понимаете, этот проклятый лентяй 

смотритель опять заснул, черт бы его побрал! Огонь погас, и я едва не 

врезался носом в этот чертов мол! Третий раз он мне устраивает такую штуку. 

Я вас спрашиваю, может кто-нибудь терпеть такое положение? От этого с ума 

можно спятить. Я на него пожалуюсь... Я заставлю помощника нашего 

резидента прогнать его к черту... Видите -- огня нет! Погас, не так ли? 

Я вас беру в свидетели, что огня нет. А он должен быть. Красный огонь на... 

-- Там был огонь, -- кротко сказал я. 

-- Но он погас! О чем тут толковать? Вы сами видите, что он погас. 

Когда ведешь ценный пароход вдоль этого проклятого берега, вам нужен огонь. 

Я его -- этого лентяя -- допеку на его негодной пристани! Вот увидите. Я... 

-- Значит, я могу сказать моему капитану, что вы нас берете? -- перебил 

я. 

-- Да, я вас заберу. Спокойной ночи! -- отрывисто бросил он. 

Я вернулся назад, снова привязал шлюпку к свае и наконец заснул. Я 

узнал молчание Востока. Я услыхал его голос. Но когда я снова открыл глаза, 

меня встретило молчание такое полное, что, казалось, оно никогда не 

нарушалось. Я лежал, залитый потоком света, а небо никогда еще не бывало 

таким далеким, таким высоким. Я открыл глаза и лежал неподвижно. 

И тогда я увидел людей Востока -- они глядели на меня. Вдоль всего мола 

толпились люди. Я видел коричневые, бронзовые, желтые лица, черные глаза, 

блеск, краски восточной толпы. И все эти люди глядели на меня в упор, 

неподвижные, молчаливые; не слышно было ни шепота, ни вздоха. Они глядели 

вниз, на шлюпки, на спящих людей, в ночи пришедших к ним с моря. Все было 

недвижимо. Верхушки пальм вырисовывались на фоне неба. Ни одна ветка не 

шевелилась на берегу. Темные крыши проглядывали кое-где сквозь густую 

зелень, между листьев, блестящих и неподвижных, словно выкованных из 

тяжелого металла. То был Восток древних мореплавателей -- такой старый, 

такой таинственный, ослепительный и мрачный, живой и неизменный, исполненный 

обещаний и опасности. И это были люди Востока. 

Я неожиданно приподнялся. Волнение пробежало по толпе из конца в конец; 

зашевелились головы, покачнулись тела; волнение пробежало по молу, словно 

рябь на воде, словно ветерок в поле, -- и снова все замерло. Я вижу: широко 

раскинувшаяся бухта; сверкающие пески; богатая растительность причудливой 

зеленой окраски; море, синее, как во сне; внимательные лица, яркие краски, 

отраженные в воде; изгиб берега; мол, иностранное судно с высокой кормой, 

неподвижно застывшее, и три шлюпки с усталыми спящими людьми с Запада; они 

не видят ни земли, ни людей, не чувствуют лучей палящего солнца. Они спали 

на банках, спали, свернувшись на корме, в небрежной позе мертвецов. Голова 

старого шкипера, лежавшего на корме баркаса, поникла на грудь, и казалось --