Этого вам - никому из вас - никогда не понять. 

- Я могу, черт побери, тоже возмутиться - и крепко, когда на заводе 

беспорядки, от которых страдает работа! - огрызнулся Залески. 

- Нет, так возмутиться, чтоб душу жгло, вы не можете. Чтоб ярость 

кипела... 

- Знаешь, лучше ты меня не доводи. А то худо будет. Черный рабочий 

только покачал головой. Для такого большого человека голос и движения у 

него были удивительно мягкие, только глаза горели ярким серо-зеленым огнем. 

- Вы же не черный, откуда вам знать, какая бывает ярость, какое 

бывает возмущение... С самого рождения в тебе точно миллион булавок сидит, 

и, когда какой-нибудь белый назовет тебя "сопляком", к этому миллиону еще 

одна булавка прибавится. 

- Ну, ладно, ладно, - вмешался профсоюзный босс. - Мы ведь уже 

договорились. И нечего начинать все сначала. 

- А ты заткнись! - рявкнул на него Ньюкерк. Глаза его с вызовом 

смотрели на заместителя директора. 

А Мэтт Залески, кстати не впервые, подумал: "Неужто наш мир совсем 

обезумел?" Для таких, как Ньюкерк, да и для миллионов других, включая его 

собственную дочь Барбару, все, что прежде имело значение, - такие понятия, 

как власть, порядок, уважение, высокие моральные качества, - все это 

просто перестало существовать. А наглость, которую он уловил сейчас во 

взгляде и в тоне Ньюкерка, стала нормой поведения. Да и употребленные 

Ньюкерком слова - "ярость", "так возмутиться, чтоб душу жгло" - стали 

расхожими клише наряду с сотнями других выражений вроде: "пропасть между 

поколениями", "до чертиков взвинченный", "распоясавшийся", "заведенный". 

Большинства этих словечек Мэтт Залески не понимал, и чем чаще с ними 

сталкивался, тем меньше хотел понимать. 

Все эти новшества, которые превращали Мэтта в человека отсталого и 

которых он не в состоянии был постичь, принижали его, создавали гнетущее 

настроение. 

Как ни странно, он поставил сейчас на одну доску этого черного 

великана и свою прелестную двадцатидевятилетнюю высокообразованную дочь 

Барбару. Будь Барбара здесь, она, не раздумывая, безусловно, стала бы на 

сторону Ньюкерка, а не отца. Господи, как бы ему хотелось хоть немного 

быть в чем-то уверенным! 

А он вовсе не был уверен, что справился как надо с создавшимся 

положением, и, хотя было еще раннее утро, вдруг почувствовал, что страшно 

устал. 

- Отправляйся на свое место! - внезапно сказал он Ньюкерку. 

Как только Ньюкерк отошел, Иллас сказал: 

- Забастовки не будет. Людей уже оповещают, что она отменяется. 

- Мне что, надо сказать "спасибо"? - ядовито спросил Залески. - 

Поблагодарить вас за то, что меня не прикончили? 

Профсоюзный босс пожал плечами и направился к выходу. 

А Залески вспомнил про заинтриговавший его серо-зеленый седан - 

машина уже продвинулась далеко вперед по конвейеру. Но он быстро нагнал ее. 

Он проверил документацию, в том числе графики сборки, висевшие в 

картонной папке спереди на облицовке. Как он и ожидал, это оказалась не 

просто заказная машина, а машина "для приятеля мастера". 

Тут уж все было совсем особое. И делалось это скрытно на любом 

заводе, причем такая машина обходилась по крайней мере в несколько лишних 

сотен долларов. Мэтт Залески, обладавший способностью откладывать в уме 

крохи разных сведений и потом соединять их, сразу смекнул, для кого 

предназначается серо-зеленый седан. 

Машину готовили для представителя компании по связи с 

общественностью. По официальным документам заказана была стандартная 

машина, почти без "добавок", а седан, как обычно выражались на 

автомобильном заводе, был ими просто напичкан. Даже при самом 

поверхностном осмотре Залески обнаружил роскошный руль, многослойные белые 

шины, изящные колесные диски, светозащитное лобовое стекло, 

стереофонический магнитофон - ничего этого в спецификации, которую он 

держал в руке, не значилось. Похоже также, что машину покрывали двойным 

слоем краски, что, естественно, делало ее более долговечной. Это-то 

обстоятельство и привлекло внимание Залески. 

Объяснение почти наверняка крылось и в некоторых известных Мэтту 

Залески обстоятельствах. Две недели назад один старший мастер выдавал свою 

дочь замуж. И этот самый представитель завода по связи с общественностью 

разрекламировал состоявшееся бракосочетание, поместив фотографии в 

детройтских и пригородных газетах. Отец невесты был в полном восторге - об 

этом говорили все на заводе. 

Остальное было ясно без слов. 

Представитель завода по связи с общественностью без труда заранее 

узнает, в какой день будет готова его машина. И затем позвонит "приятелю 

мастера", который устроил, чтобы к серо-зеленому седану отнеслись на 

конвейере с особым вниманием. 

Мэтт Залески знал, как ему следует поступить. Надо послать за 

мастером, проверить свои подозрения, а потом написать докладную директору 

завода Маккернону, которому останется лишь принять по ней решение. Тогда 

все силы ада будут выпущены наружу, и скандал разрастется, захватит - 

поскольку в нем замешан представитель по связи с общественностью - даже 

начальство. 

Поэтому Мэтт Залески знал, что никакой докладной он не напишет. 

У него и без того хватает проблем. Взять хотя бы эту историю с 

Парклендом - Ньюкерком - Илласом, да и в его стеклянной клетке наверняка 

скопилось уже немало дел, помимо тех бумаг, что еще утром лежали на столе. 

А он знал, что не просмотрел пока ни одной. 

Тут Мэтт Залески вспомнил о выступлении Эмерсона Вэйла, этого 

круглого идиота, которое он слышал в машине по радио, когда около часа 

назад ехал из Ройял-Оук к себе на завод. Вэйл снова взял на мушку 

автомобильную промышленность. С каким бы удовольствием Мэтт поставил его 

на несколько деньков у конвейера поработать в самом горячем месте, и пусть 

бы сукин сын на себе узнал, что это такое - скольких усилий, огорчений, 

компромиссов, человеческой усталости требуется, чтобы построить один 

автомобиль! 

И Мэтт Залески, махнув рукой на серо-зеленый седан, пошел прочь. 

Когда руководишь таким заводом, надо на какие-то вещи закрывать глаза, и