- Александра! - рявкнул Жеглов. - Чтобы я больше таких разговоров не 

слышал. Советским людям, и притом комсомольцам, стыдно использовать наемную 

силу! - Повернулся ко мне и сказал сердито: - Чего стоишь? Иди чайник 

ставь, мы с тобой и так уже опаздываем... 

Шагая рядом с Жегловым на работу, я раздумывал о том, что мы с ним 

будем есть этот месяц. За двадцать шесть дней брюхо нам к спине подведет - 

это как как пить дать. Раз мы не сдали карточки в столовую, то нас 

послезавтра автоматически снимут там с трехразового питания. Правда, 

остается по шестьдесят талонов на второе горячее блюдо. Еще нам полагается, 

наверное, не мешьше мешка картошки с общественного огорода. Несколько банок 

консервов осталось. У Копырина можно будет разжиться кислой капустой, а 

Пасюк хвастался, что ему прислали приличный шмат сала, он нам наверняка 

кусок отжалеет. Хлеба, даже если покупать его на рынке - по полсотни за 

буханку, - тоже хватит. В крайнем случае, кто-нибудь из обмундирования 

загоним, часы... В общем, ничего, перебьемся... 

Прикидывал я все это в уме и сам себя стыдился. Ну никогда, видимо, 

мне не стать таким человеком, как Жеглов - взял и вот так, запросто, отдал 

весь месячный паек Шурке Барановой и идет себе, посвистывает, думать об 

этом уже позабыл, а я, как крохобор какой-то, все считаю, и считаю, и 

прикидываю, и вычисляю! Тьфу, просто противно смотреть на самого себя! 

Видимо, каким человек родился - его уж не переделаешь. И даже мысли о том, 

что Жеглов не только свои, но и мои карточки тоже отдал, не утешали меня в 

сознании своего крохоборства. 

На Трубной мы сели в трамвай. Жеглов сказал кондукторше: 

- Служебный, литер "Б"... - Мы с ним устроились на задней площадке, и, 

когда уже подъезжали к Петровке, он постучал меня по плечу: - Володя, ты 

все же чего-нибудь померекуй - нам ведь с тобой месяц жрать хошь-не хошь, а 

надо... 

Полдня пролетело незаметно в текущих хлопотах, а после обеда явился 

взмыленный Тараскин - усталый, но довольный собой. Он ухитрился-таки 

повязать на Зацепе жулика, обокравшего семью погибшего военнослужащего с 

улицы Стопани: тот не успел еще спустить сиротское барахлишко и был 

прихвачен, можно сказать, с поличным - вещдоки мирно лежали у него дома. О 

своем успехе он еще вчера вечером доложил Глебу по телефону, и тот сразу же 

запряг его на установку хозяев телефона К 4-89-18. Сложность заключалась в 

том, чтобы все разузнать по-тихому, чтобы никто не заподозрил, будто кто-то 

интересуется владельцем телефона, тем более из МУРа; и разведку следовало 

вести под какой-нибудь легендой. Коля Тараскин такую легенду выдал и 

сведения собрал довольно полные, только, как мне казалось, совсем для нас 

бесполезные. 

- Телефон личный, - докладывал Коля, томно развалясь за столом, 

который занимал пополам со мной. - Владелец - Задохина Екатерина Петровна, 

семидесяти лет. Проживает по Чистопрудному бульвару, дом тринадцать, 

квартира пять... 

По лицу Жеглова я видел, что он не хочет лишать Колю ощущения триумфа 

- Тараскин, прямо сказать, был не из самых удачливых в личном сыске, - но и 

дожидаться всего рассказа по порядку тоже терпения не имел, поэтому 

перебивал Колю короткими точными вопросами: 

- Квартира отдельная, коммунальная? 

На что Коля отвечал обстоятельно: 

- Квартира коммунальная, помимо Задохиной имеется еще четверо соседей: 

Иволгины, Сергеевы... 

- Соседи пользуются телефоном? 

- В одну сторону... 

- В смысле? 

- Чтобы сами звонили, бабка разрешает. А номер давать, чтобы им 

звонили, - категорически нет. 

- Ага. Ясно. Дальше. 

- Бабка живет в этой квартире всю жизнь, до революции служила в 

Расходовских номерах на Сретенке горничной. Последнее время - в разных 

столовых, сперва официанткой, потом судомойкой... 

- Потеплее где, значит... - заметил Жеглов. 

- Ага. В общественном питании... - не стал спорить Тараскин, хотя 

видно было, что он не разделяет иронии начальника, поскольку - то ли Жеглов 

забыл об этом, то ли церемониться не стал - жена Тараскина Вера тоже была 

официанткой, ввиду чего Тараскин постоянно был в курсе дел общественного 

питания, да и аппетит у него был всегда поменьше нашего. А Жеглов спросил: 

- Родственники, знакомые какие у бабки? 

- По домовой книге родственников у ней с тридцать девятого года не 

значится. 

- А из других источников? 

- Племянница к ней иногда наезжает. По сведениям соседей, проживает на 

Брянщине, в деревне то ли Новые, то ли Нижние Ляды. Зовут Нюша... 

- Нюша? - заинтересовался Жеглов. - Нюша. Нюра. Анна. Что? 

- Анна-то Анна, да не та, по-моему, - сказал рассудительно Тараскин. - 

Во-первых, лет ей от тридцати пяти до сорока - старовата, значит; 

во-вторых, криминалу за ней - что самогон в грелках резиновых привозит, а 

посерьезней ни-ни. 

- Понял. На бабку, Задохину эту самую, есть что? 

- Компрматериалов - ни синь пороху. Тихо живет, ходит в церковь, 

приводов и судимостей не имеет. Питается, одевается по средствам получаемой 

пенсии... 

- Так-так-так... - пробурчал Жеглов. - Ничего, значитца, за ней не 

маячит. Ну ладно, садись пиши справку. Да, а посетители к ней ходят какие? 

Тараскин, доставая из ящика стола бумагу, сказал скучным голосом: 

- Да какие у ней, ископаемой, посетители? Нема. И такой, как мы 

представляем, красульки вроде неизвестной нам подруги Фокса под кодовым 

названием "Аня", никто там сроду не видел... 

Высунув от усердия кончик языка, Тараскин принялся выводить 

справку-донесение, а Жеглов, наморщив лоб, похаживал из угла в угол, 

скрипел сапогами, думал. Я сказал ему: 

- Хитер бобер этот Фокс. Его тут, я думаю, не зацепишь - двойная 

перестраховка. У меня в штрафроте был один уголовник, Синяев Федор,