бездомного человека, а потом взбесился и вышиб из дома в один хлоп! 

Случись у меня такая штука с Тараскиным или Пасюком, все было бы проще 

- можно было бы извиниться и позвать обратно. А с Жегловым-то ужасно - он 

ведь может подумать, что я перетрусил и решил к нему подлизаться. Ой, 

стыдуха! Что же придумать? Как теперь выкручиваться? А главное, Жеглов ведь 

наверняка уже выписался из общежития. К Тараскину или Копырину пошел 

ночевать. Черт бы меня побрал с моим проклятым языком! Тоже мне купчишка 

нашелся: "Убирайся с моей жилплощади!" Тьфу! 

Ругая себя, я поднялся на второй этаж, отпер квартиру, тихонько прошел 

по коридору, отворил свою дверь и зажег свет. Накрывшись с головой, на 

диване уютно похрапывал Жеглов, на столе валялось несколько банок консервов 

и четыре плитки шоколада. А посреди комнаты стояли его ярко начищенные 

сапоги. 

Жеглов отбросил край одеяла, приподнял с подушки заспанное лицо и 

сердито буркнул: 

- Гаси свет! Нету от тебя покоя ни днем ни ночью... 

Откинулся и сразу же крепко заснул. И ощущение счастья опять нахлынуло 

на меня. Так я и уснул в твердой уверенности, что весь мир удивительно 

прекрасен... 

x x x 

ИППОДРОМ. 

Ленинградское шоссе, 25. 24 октября. 

РЫСИСТЫЕ ИСПЫТАНИЯ. 

Начало в 3 ч. дня. Буфет. Оркестр. 

Объявление 

Проснулся я от ужасного истошного крика, словно прорезавшего дверь 

дисковой пилой. Очумелый со сна, пытался я сообразить, что там могло 

случиться, и подумал, что в квартире у нас кто-то помер. И пока я старался 

нашарить ногой сапоги, Жеглов уже слетел с дивана и, натягивая на бегу 

галифе, босиком выскочил в коридор. 

В коридоре, заходясь острым пронзительным криком, каталась по полу 

Шурка Баранова. На ее тощей сморщенной шее надувались синие веревки жил, 

красные пятна рубцами пали на изможденное лицо, и такое нечеловеческое 

страдание, такие ужас и отчаяние были на нем, что я понял - случилось 

ужасное. 

Жеглов, стоя перед Шуркой на коленях, держал ее за костистые плечи. 

- Дай воды! - крикнул мне Глеб. 

Я так ошалел от ее крика, так испугался, что побежал почему-то не на 

кухню, а в комнату, и никак не мог найти кружку, потом схватил кувшин, и 

Жеглов, набирая воду в рот, брызгал ей в лицо. Жались по углам перепуганные 

соседи, тоненько скулил старший Шуркин сын Генка, и замер с нелепой 

бессмысленной улыбкой ее муж инвалид Семен. 

- Карточки! Кар-то-чки! - кричала Шурка страшным нутряным воплем, и в 

крике ее был покойницкий ужас и звериная тоска. - Все! Все! Продуктовые 

кар-то-чки! Укра-ли-и-и-и!.. Пятеро малых... с... голоду... помрут!.. 

А-а-а! Месяц... только... начался... За весь... месяц... карточки!.. Чем... 

кормить... я... их... БУДУ! А-а-а!.. 

Четвертое ноября сегодня, двадцать шесть дней ждать до новых карточек, 

а буханка хлеба на рынке - пятьдесят рублей. 

Жеглов, морщась от крика, словно ему сверлили зуб, сильно тряхнул ее и 

закричал: 

- Перестань орать! Пожалеет тебя вор за крик, что ли? Детей, смотри, 

насмерть перепугала! Замолчи! Найду я тебе вора и твои карточки найду... 

Шурка и впрямь смолкла, она смотрела на Жеглова с испугом и надеждой, 

и весь он - молодой, сильный и властный, такой бесконечно уверенный в себе 

- в этот миг беспросветного отчаяния казался ей единственным островком 

жизни. 

- Глебушка, Глебушка, родненький, - зарыдала она снова. - Где же ты 

сыщешь эту бандитскую рожу, гада этого проклятого, душегуба моих деточек? 

Чем же мне кормить их месяц цельный? И так они у меня прозрачные, на 

картофельных очистках сидят, а как же месяц-то проголодуем? 

- Перестань, перестань! - уверенно и спокойно говорил Глеб. - Не война 

уже, слава богу! Не помрем, все вместе как-нибудь перезимуем... 

Он повернулся ко мне и сказал: 

- Ну-ка, Володя, тащи-ка наши карточки. - И, не дожидаясь, пока я 

повернусь, проворно вскочил и побежал в нашу комнату, и никто из онемевших 

соседей еще не успел прийти в себя, как он сунул Шурке в руки две наши 

рабочие карточки с офицерскими литерами. - На, держи! Половину ртов мы уже 

накормили, с остальными тоже что-нибудь придумаем... 

Шурка отрицательно мотала головой, отводила в сторону его руки, 

отталкивала от себя розовые клетчатые бумажечки карточек, искусанными 

губами еле шевелила: 

- Не-е, не возьму... А вы-то сами?.. Не могу я... 

- Бери, тебе говорят! - прикрикнул на нее Жеглов. - Тоже мне еще, 

церемонии тут разводить будешь... 

Он сходил снова в комнату и принес банку консервов, кулек сахару, 

пакет с лярдом - из того, что мы сэкономили и он вчера отоварил к 

празднику. 

- Ешьте на здоровье, - милостиво сказал он, и я видел, что он самому 

себе нравится в этот момент и всем соседям он был невероятно симпатичен; да 

и мне, честно говоря, Глеб был очень по душе в этот момент, и он это знал, 

и хотя босиком у него был не такой внушительный вид, как в сверкающих 

сапогах, но все равно он здорово выглядел, когда сказал Шурке строго: - 

Корми ребят, нам еще солдаты понадобятся. Эра Милосердия, она ведь не скоро 

наступит... 

Старческая серая слеза ползла по ячеистой клетчатой щеке Михал 

Михалыча, который быстро-быстро кивал головой, протягивая Шурке авоську с 

картошкой и луком - у него все равно больше ничего было. 

Шурка бессильно, тихо плакала и бормотала: 

- Родненькие, ребятушки мои дорогие, сыночки, век за вас бога молить 

буду, спасли вы деточек моих от смерти, пусть все мои горести падут на 

голову того ворюги проклятого, а вам я отслужу - отстираюсь вам, убираться 

буду, чего скажете, все сделаю...