понял: 

- Еще раз хвост поднимешь - услышу я, или Шурка пожалуется, что ты ее 

лупил, - в тот же миг я тебя посажу. Ты, черт гугнивый, уже года полтора на 

свободе лишнего ходишь. 

То ли тихий и злой голос Жеглова подействовал, то ли унизительность 

положения, в которое он так мгновенно и легко был приведен, - во всяком 

случае, Семен, даже напившись, воздерживался буянить. 

Другим соседям Жеглов нравился за аккуратность и чистоплотность - по 

утрам он влезал в ванну и поливался из душа ледяной водой, оглушительно 

ухая, крякая и даже подвизгивая от удовольствия и холода. Потом он выходил 

на кухню и, пока заваривался кофе или вскипал чайник, ставил длинную 

стройную ногу на табурет и наводил окончательное солнечное сияние на свои 

хромовые сапоги. Он еще даже и рубашки на голубую майку не натягивал, а 

пистолет был уже в кобуре на поясе его галифе. И соседи косились на кобуру 

опасливо и уважительно. И вообще он им был сильно симпатичен: хоть и был он 

явно большой начальник, но все-таки простой и к ним, людям маленьким, 

вполне снисходительный и даже доступный - мог пошутить или из своей 

необыкновенной жизни рассказать что-нибудь поучительное и интересное. 

Один лишь Михал Михалыч держался с Жегловым как-то отчужденно, 

сталкиваясь с ним на кухне или в коридоре, бормотал: 

- ...Люди, которые повстречали меня на своем пути... 

Или что-нибудь совсем малопонятное: 

- ...К звездам идут через тернии, но не мимо них... 

Наверное, придумывал свои малоформатные шутки. Всем же остальным 

соседям Жеглов был по душе. Не было в нем зазнайства или какого-то особого 

воображения о себе - так и объясняли мне соседи о моем приятеле, и мне 

нравилось, что все так вышло. 

А двадцать первого числа, собираясь утром на работу, Жеглов сказал: 

- Ну, Володя, сегодня дела надо кончить пораньше... 

- Почему? - удивился я, хотя и не возражал кончить дела пораньше. 

- Сегодня "день чекиста" - получка. А для тебя она в МУРе первая, вот 

мы и обмоем тебя по всем правилам... 

Но закончить в этот день дела пораньше нам не удалось, и обмыть мою 

первую зарплату мы тоже не смогли, потому что, собственно говоря, и не 

получили ее. Тогда я даже не представлял, какое значение для всей моей 

жизни будет иметь этот пасмурный сентябрьский день, и уж тем паче не 

подозревал, какое он окажет влияние на наши взаимоотношения с Жегловым. 

И произошло все потому, что убили в тот день Ларису Груздеву. Вернее, 

убили ее накануне, а нам только сообщили в этот день, и эксперт так и 

сказал: 

- Смерть наступила часов восемнадцать-двадцать назад, то есть еще 

вчера вечером. 

Когда мы вошли в комнату, то через плечо Жеглова я увидел лежащее на 

полу женское тело, и лежало оно неестественно прямо, вытянувшись, ногами к 

двери, а головы мне было не видать, голова, как в детских прятках, была под 

стулом, и одной рукой убитая держалась за ножку стула. 

Глухо охнула у меня над ухом, зашлась криком девушка - сестра убитой. 

"Надя", - сказала она, протягивая Жеглову ладошку пять минут назад, когда 

мы поднялись уже по лестнице, чтобы вскрыть дверь, из-за которой со 

вчерашнего дня никто не откликался. Надя оттолкнула меня, рванулась в 

комнату, но Жеглов уже схватил ее за руку: 

- Нечего, нечего вам там делать сейчас! - И, даже не обернувшись, 

крикнул: - Гриша, побудь с женщиной на кухне!.. 

А та враз обессилела, обмякла и без сопротивления дала фотографу 

отвести себя на кухню. Ослабевшие ноги не держали ее, и она слепо, не 

глядя, осела на стул, и крик ее стих, и только булькающие судорожные 

рыдания раздавались сейчас в пустой и безмолвной квартире. 

Из ее объяснений на лестнице я понял, что Надя живет с матерью, а 

здесь квартира ее сестры Ларисы и они договорились созвониться. Она звонила 

ей вчера весь вечер, никто не снимал трубку, и сегодня никто не отвечал, и 

она стала сильно беспокоиться, поэтому приехала сюда и с улицы увидела, что 

на кухне горит свет - а с чего ему днем гореть?.. 

Дверь вскрыли, вошли в прихожую, тесную, невразворот, и с порога я 

увидел голые молочно-белые ноги, вытянувшиеся поперек комнаты к дверям. 

Задрался шелковый голубой халатик. И мне было невыносимо стыдно смотреть на 

эти закоченевшие стройные ноги, словно убийца заставил меня невольно 

принять участие в каком-то недостойном действе, в противоестественном 

бессовестном разглядывании чужой, бессильной и беззащитной женской наготы 

посторонними мужиками, которым бы этого вовек не видеть, кабы убийца своим 

злодейством уже не совершил того ужасного, перед чем становятся 

бессмысленными и ненужными все существующие человеческие запреты, делающие 

людей в совокупности обществом, а не стадом диких животных. 

Жеглов вошел в комнату, он на мгновение остановился около 

распростертого на полу тела, будто задумался о чем-то, затем гибко, легко 

опустился на колени, заглянул под стул, и со стороны казалось, что он 

согласился поиграть в эти ужасные прятки и скажет сейчас: "Вылезай, мы тебя 

увидели", - но Жеглов повернулся к нам и сказал эксперту: 

- Пулевое ранение в голову. Приступайте, а мы пока оглядимся... 

Тараскин, понятых, быстро. А потом по всем соседям подряд - кто чего 

знает... 

Мне казалось невозможным что-то делать в этой комнате - ходить здесь, 

осматривать обстановку, записывать и фотографировать, - пока убитая лежит 

обнаженной. Я наклонился, чтобы одернуть на ней халат, но Жеглов, стоявший, 

казалось, ко мне спиной, вдруг резко бросил, ни к кому в отдельности не 

обращаясь, но я сразу понял, что он кричит это именно мне: 

- Ничего руками не трогать! Не прикасаться ни к чему руками... 

Я выпрямился, пожал плечами и, чтобы скрыть смущение, уставился на