оправдать бестолковое ночное существование Соловьева. 

- А откуда у тебя, Петюня, такой распрекрасный сахар? Нам такой на 

карточки не отоваривали! Давай, давай, колись: где взял сахар? - При этом 

Жеглов смеялся, и я не мог сообразить, шутит он или спрашивает всерьез. 

Соловьев наконец проглотил кусок, и от усердия у него слезы на глазах 

выступили: 

- Чего ты привязался - откуда, откуда? От верблюда! Жене сестра из 

Коканда прислала посылку! Человек ты въедливый, Жеглов, как каустик! 

Жеглов уже открывал один из ящиков его стола, приговаривая: 

- Петюня, не въедливый я, а справедливый! Не всем так везет - и 

главный выигрыш получить, и золовку иметь в Коканде! Вот у нас с Шараповым 

родни - кум, сват и с Зацепы хват; и выигрываю я только в городки, поэтому 

мы с трудов праведных и чаю попить не можем. Так что ты уж будь человеком, 

не жадись и нам маленько сахарку отсыпь... 

Соловьев, чертыхаясь, отсыпал нам в кулек, свернутый из газеты, 

крупного желтого песка, и, пока он был поглощен этим делом, понукаемый 

быстрым жегловским баритончиком: "Сыпь, сыпь, не тряси руками, больше 

просыплешь на пол", Жеглов вынул из кармана складной нож с кнопкой, лезвие 

из ручки цевкой брызнуло, быстро отрезал от соловьевской краюхи половину и 

засунул в карман. 

Соловьев сердито сказал: 

- Знаешь, Жеглов, это уже хамство! Мы насчет хлеба не 

договаривались... 

- Мы насчет сахара тоже не договаривались, - засмеялся Жеглов. - 

Скаредный ты человек, Петюня, индивидуалист, нет в тебе коллективистской 

жилки. Нет, чтобы от счастья своего, дуриком привалившего, купить отделу 

штук сто батонов коммерческих! Комсомольская организация с тобой 

недоработала, надо будет им на это указать! 

- Ты на себя лучше посмотри! - недовольно пробормотал Соловьев. - 

Вместо того чтобы спасибо сказать, оскорбил еще... 

- Вот видишь, Петюня, и с чувством юмора у тебя временные трудности. 

Нет, чтобы добровольно поделиться с проголодавшимися после тяжелой работы 

товарищами... 

- А я тут что, на отдыхе, что ли? - спросил Петюня и улыбнулся, и я 

видел, что вся его сердитость уже прошла и что удальство и нахрапистость 

Жеглова ему даже чем-то нравятся - наверное, глубинным сознанием 

невозможности самому вести себя таким макаром, чтобы чужой хлеб 

располовинить и тобой же довольны остались. 

- У тебя, Петюня, работа умственная, на месте, а у нас работа 

физическая, целый день на ногах, так что нам паек должны были бы давать 

побольше. А засим мы тебя обнимаем и пишем письма - пока! Да, чуть не 

забыл: утром придет Иван Пасюк, скажи ему, чтобы никуда не отлучался, он 

мне понадобится... 

В дверях я оглянулся и увидел, что на круглом веснушчатом лице 

Соловьева плавает благодушная улыбка и покачивает он при этом слегка 

головой с боку на бок, словно хочет сказать: ну и прохвост, ну и молодец!.. 

На улице сразу прохватило мокрым, очень резким ветром, и мы шли к 

бульвару, наклоняясь вперед, чтобы ветром не сорвало кепки. На полдороге к 

Трубной площади нас догнал какой-то шальной ночной трамвай, пустой, гулкий, 

освещенный внутри неприятными дифтеритно-синими лампами. На ходу вскочили 

на подножку, и до самой Сретенки Жеглов лениво любезничал с молоденькой 

девчонкой-вагоновожатой. 

Вошли ко мне, я щелкнул выключателем, и Жеглов быстро окинул комнату 

глазом - от двери до окна, от комода до кровати, словно рулеткой промерил, 

потом, не снимая плаща, устало сел на стул и сказал довольно: 

- Хоромы барские. Как есть хоромы. В десяти минутах ходу от работы. Ты 

не возражаешь, я у тебя поживу немного? А то мне таскаться на эту Башиловку 

проклятущую, в общежитие - душа из него вон, - просто мука смертная! 

Времени и так никогда нет, а тут, как дурак, полтора часа в день коту под 

хвост. Значитца, договорились? 

- Договорились, - охотно согласился я. Жить вместе с Жегловым будет 

гораздо веселее, да и вообще Жеглов казался мне человеком, рядом с которым 

можно многому научиться. 

- Ты как насчет того, чтобы подзаправиться перед сном? - спросил 

Жеглов. - У меня кишка кишке фиги показывает. 

Я отправился в кухню ставить чайник, а Жеглов выложил на стол кулек с 

сахаром, краюху хлеба, банки с американским "ланчен мит". На днищах ярких 

жестяных коробочек были припаяны маленькие ключики. Жеглов крутил ключик, 

сматывая на него ленту жести быстро и в то же время осторожно, и, оттого 

что держал он банку перед глазами, мне казалось, что он заводит мудреные 

часы и следит внимательно, чтобы, не дай бог, не перекрутить пружину, иначе 

часы сломаются навсегда. Но Жеглов справился с пружиной хорошо - звякнула 

крышка, и он выдавил на тарелку кусок неестественно красного 

консервированного мяса, которое видом и запахом не похоже было ни на какие 

наши консервы. 

- Говорят, их американцы из китового мяса делают специально для нас. - 

Я зачарованно глядел на мясо и чувствовал, как слюна терпкой волной 

заполняет рот. 

- Уж наверное, не из парной говядины, - мотнул головой Жеглов. - Они 

говядинку сами жрать здоровы. Ух и разжиреет на нашей беде мировой 

империализм! Нам кровь и страдания в войне, а им барыши в карман! 

- Это как водится, - кивнул я, с наслаждением глотая очень вкусные 

консервы. - Мы им в июле в городке Обермергау передавали "студебеккеры", 

что по ленд-лизу за нами числились. Так они их требовали в полном порядке и 

комплекте, без гайки одной не примут. А потом они их на наших глазах 

прессом давили. Свинство! 

- Во-во! А у нас в деревнях бабы на себе да на коровах пашут, мать мне 

недавно отписала, как они там вкалывают, хозяйство поднимают. Да ничего, 

погоди маленько, понастроим своих машин, получше их "студеров". Будет еще