- Рассуди сам - живем мы у себя там, в Буграх, в чужой избе. Я все 

амнистии дожидал, чтобы прописку в Москве вернули, а мне кукиш под нос. 

Значит, надо на новом месте обживаться. Мужиков в деревне мало, а я к тому 

же и на машине, и на тракторе умею, руки у меня спорые, дадут мне, значит, 

какую-то избу. Но ведь покрыть ее надо? Венцы новые подводить, стеклить, 

печь перекладывать, сараюшко ставить - это ж все материял, за все платить 

надо! Женился бы, корову купил, кабанчиков пару на откорм пустил. Да мало 

ли что сделать можно, когда в кармане копейка живая шевелится!.. 

- Любишь деньги, значит? - прищурился горбун. 

- Люблю, - сказал я с вызовом. - Ты мне такого покажи, что деньги не 

любит. Их все любят... 

- Вот завтра ты и пойдешь с нами за Фоксом, и, если выяснится, что ты 

не мусор, а честный фраер, дам я тебе денег, - твердо сказал горбун. 

- Нашел дурака! - сказал я. - Моей жизни и сейчас-то цена две копейки, 

а завтра, коли все хорошо получится, она у тебя в руках и гроша стоить не 

будет... 

- Это почему же? 

- А потому, что уже сейчас, чтобы деньги мои отнять, заработанные, 

пять кусков кровных, ты меня ментом выставляешь и под этим соусом вы глотку 

мне готовы спокойно перерезать. Вот и выходит, если выгорит у вас завтра 

дело, вы меня из-за этих денег тем более прикончите, а если менты ловчее 

вас окажутся, то они меня вместе с вами в подвале угрохают... 

- Ты говори, да не заговаривайся! - насупился горбун. - Если блатной 

украл у друга, его за это судит "прав<и>ло" воровское. А о деньгах потому 

разговор, что ты не блатной и мы тебе пока не верим... 

- Папаша, дорогой, что же мне сделать, чтобы ты мне поверил? Самому, 

что ли, зарезаться? Или из милиции справку принести, что я у них не 

служу?.. 

Заерзали, зашуршали недовольно, зашумели мазурики проклятые, и вдруг 

неожиданно громко засмеялся Левченко, и от смеха его я вздрогнул - я уже 

маленько привык сидеть на этой гранате с сорванной чекой, а она вдруг 

зашевелилась. 

- Смешной парень! - сказал Левченко и повернулся к горбуну: - Ты, 

Карп, все правильно мерекуешь - нам сгодится этот фраерок, он парень 

шустрый и жох. И дух в нем есть живой. А дураков наших не слушай - ты 

правильно решил... 

- Поучи жену щи варить! Не решил я еще ничего, - зло кинул ему горбун 

и повернулся ко мне: - А тебе, мужичок, я больше повторять не буду - 

пойдешь с нами и сиди, засохни... 

- Сколько же ты мне денег дашь, - спросил я с вызовом, - коли Фокс 

завтра с тобой за этим столом сидеть будет? 

Горбун подумал, пошевелил тонкими змеистыми губами: 

- Десять кусков... 

Я встал из-за стола, подошел к нему, низко, до земли, поклонился: 

- Спасибо тебе, папаша, за доброту твою, за щедрость. Значит, если я 

сука, зарежете вы меня, а если всю вашу компанию спас я сегодня от гибели 

неминуемой, насыплешь ты мне целых десять кусков. Двадцать бутылок водки 

смогу купить. Спасибо тебе, папаша, за доброту твою небывалую... 

Не успел я еще разогнуться, так и стоял, поклонившись, и только 

мелькнул удивительно быстро его валяный сапог в воздухе - и брызнули у меня 

искры из глаз, и боком завалился я на пол, размазывая по лицу хлынувшую из 

носа кровь. Привстал я на четвереньки, потом, качаясь, поднялся, и носило 

меня всего по воздусям от волнения, выпитой водки и боли в лице... 

- И еще раз тебе, папаша, спасибо за справедливость. И за ласку, что 

мне Фокс обещал... 

А горбун беззвучно хохотал, разевая молча свою ужасную белую пасть с 

отвратительными пористыми зубами, и я видел, что силы в нем пока еще 

предостаточно. И остальные довольно ухмылялись, и Левченко смотрел на меня 

мрачно и грустно. 

- Дал бы ты ему еще пару раз для ума, - посоветовала Аня, и глаза ее 

черные были сплошь залиты безумным страшным зрачком. 

Кролик перебежал через комнату и, как кошка, попросился к горбуну на 

колени, умостился там и, шевеля длинными ушами, смотрел на меня с 

любопытством; и от этого белоснежного кролика, ластящегося к рукам мучителя 

и убийцы, от молчаливой глыбы непонятно откуда взявшегося здесь Левченко, 

от трясущихся тонких ноздрей Ани и слепых ее огромных зрачков, от серой 

рожи Чугунного, от вурдалачьего пристального взгляда старухи Клаши и 

безмолвного жуткого смеха горбуна - от всего этого и от кровавой мути в 

моей голове показалось мне на миг, что ничего этого не происходит, что все 

это - продолжение какого-то кошмарного сна, ужасной привидевшейся дури, что 

все они небыль, выдумка: надо просто потрясти сильнее башкой, встряхнуться, 

вырваться из цепких объятий страшного сновидения - и все они, все это 

гнусное гнездовье исчезнет бесследно, навсегда... 

Но не стал я трясти башкой - они мне не привиделись, и кровь по моему 

лицу текла самая настоящая. Мама, ты слышишь меня, мама?! МАМА! МА-МА! 

Мамочка, я очень устал... 

Не назначат тебе за меня пенсии, мама... Она ведь тебе и не нужна 

совсем... Тебя ведь уже четыре года нет... И я даже не знаю, где твоя 

могила... 

МАМА! ЗАСТУПИСЬ ЗА МЕНЯ - НЕТ У МЕНЯ БОЛЬШЕ СИЛ!.. 

Мамочка! Неужели у них тоже были матери?.. 

- Расписочку получил? - мирно спросил горбун. 

- Получил, спасибо большое... 

- Теперь веришь мне на слово? 

- Нет, не верю... 

Не видел я, как мигнул он Чугунной Роже, и тот сзади ударил меня 

сложенными вместе кулаками по шее - от такого леща снова я брякнулся на пол 

и, сплевывая на белые доски красно-черные сгустки, сказал: 

- Папаша, дорогой, не верю - рви меня на на куски... 

Горбун, задумчиво глядя на своего снегового кролика, сказал: 

- Люблю я кроличков, божья тварюшка - добрая, благодарная, ласковая. И 

к смерти готова благостно. А вы, людишки, все суетитесь, гоношите, денег 

достигаете... 

- Засуетишься, пожалуй. - И старался я скорее встать на ноги, чтобы