во рту не было. 

Я прервался на мгновение и увидел, что слушают они меня с интересом, и 

вознес я снова хвалу Жеглову, который начисто отмел предложения о любой 

уголовщине в моей легенде. А горбун сидел совершенно неподвижно, поджав 

ножки под себя, и глядел на меня в упор. Только кролик кряхтел и шевелился 

у него на коленях. 

- ...Ну, составляют протокол, заполняют анкет дошло до того места, что 

был я судимый и зона у меня стокилометровая, так они прямо взъелись: надо, 

мол, еще выяснить, не было ли у тебя умысла на теракт!.. 

Хорошо, кабы бандиты проверили мои слова и съездили на Мещанку - там 

открыто во дворе стоит ЗИС-5 с ярославским номером и разбитой кабиной, и на 

посту службу несет словоохотливый милиционер, который без утайки всем 

желающим рассказывает об аварии на Сущевском... 

- Окунули меня, значит, в камеру, в предвариловку, и сижу я там 

неделю, парюсь, и следователь из меня кишки мотает, хотя от допроса к 

допросу все тишает он помаленьку, пока не объявляет мне позавчера: 

экспертиза установила, что водитель легковой машины ЗИС-101 был в сильном 

опьянении. Будто оно не в тот же вечер установилось, а через неделю только. 

Правда, мне Евгений Петрович еще третьего дня сказал: дело твое чистое, на 

волю скоро выскочишь, нет у них против тебя ничего, иначе одними очняками 

уже замордовали бы... 

- Добрый у тебя был советчик, - кивнул горбун и быстро спросил: - А 

что же это тебе Фокс так поверил? 

- Наверное, понравился я ему. А скорее всего, другого выхода у него не 

было. Да и показался он мне за эти дни мужиком рисковым. Я, говорит, игрок 

по своей натуре, мне, говорит, жизнь без риска - как еда без соли... 

- Дорисковался, гаденыш! Предупреждал я его, что бабы и кабаки доведут 

до цугундера, - сквозь зубы пробормотал горбун... 

- Зря вы так про него... - попробовала вступиться Аня, но горбун 

только глазом зыркнул в ее сторону: 

- Цыц! Давай, Володя, дальше... 

Ага, значит, я у него уже Володя! Ах, закрепиться бы на этом пятачке, 

чуточку окопаться бы на этом малюсеньком плацдарме... 

- Ты, Володя, скажи нам, за что же власти наши бессовестные тебе 

зону-сотку определили и судили тебя ранее за что? 

- В сорок третьем за Днепром комиссовали меня после двух ранений. - Я 

для убедительности расстегнул ремень и задрал гимнастерку, показывая свои 

красно-синие шрамы на спине и на груди. - Вторая группа инвалидности. 

Оклемался я маленько и здесь, в Москве, устроился шоферить на грузовик. На 

автобазу речного пароходства. Тут меня как-то у Белорусского вокзала 

останавливает какой-то лейтенант: мол, подкалымить хочешь? Кто ж не хочет! 

На два часа делов - пятьсот рублей в зубы. Поехали мы с ним на пивзавод 

Бадаева, он мне велит на проходной путевой лист показать - все, мол, 

договорено. Выкатывают грузчики две бочки пива - и ко мне в кузов. Отвез я 

их на Краснопресненскую сортировку и помог сгрузить. А через неделю ночью 

являются за мной архангелы - хоп за рога и в стойло! В ОБХСС на Петровке 

спрашивают: вы куда дели с сообщником пиво? С каким, спрашиваю, сообщником? 

А который по липовой накладной две бочки пива вывез, говорят мне. Я 

туда-сюда, клянусь, божусь, говорю им про лейтенанта, описываю его - 

высокий такой, с усиками и ожогами на лице. В трибунал меня - четыре года с 

конфискацией... 

- Совсем ты, выходит, невинный? - спросил горбун. 

- Выходит! Я когда Фоксу в камере рассказал, он полдня хохотал, за 

живот держался. Оказывается, знает он того лейтенанта - кличка ему Жженый, 

и не лейтенант он, а мошенник... 

Горбун быстро глянул на убийцу Тягунова, тот еле заметно кивнул 

головой, и я почувствовал, как меня поднимает волна успеха: аферист 

Коровин, по кличке Жженый, сидел в потьминских лагерях и опровергнуть 

разработанную Жегловым легенду не мог. И случай Жеглов подобрал 

фактический, они могли знать о нем. 

Горбун налил мне в стакан водки, а себе какого-то мутного настоя из 

маленького графинчика. Милостиво кивнул другим - и вся банда рванулась к 

стаканам. Налили, подняли и чокнулись без тоста. И тут я увидел, что ко мне 

со стаканом тянется бандит, который сидел в торце стола - сначала спиной ко 

мне, а потом все время он как-то так избочивался, что голова его оставалась 

в тени. А тут он наклонился над столом, протянул ко мне свой стакан и 

сказал медленно: 

- Ну что, за счастье выпьем?.. 

Его лицо было в одном метре от меня, и ничего больше я не замечал 

вокруг, только сердце оторвалось и упало тяжелым мокрым камнем куда-то в 

низ живота, и билось оно там глухими, редкими, больными ударами, и каждый 

удар вышибал из меня душу, каждый удар тупо отдавался в заклинившем, 

насмерть перепуганном мозгу, и в горле застрял крик ужаса, и только одно я 

знал наверняка: все пропало, безвозвратно, непоправимо пропало, и даже 

смерть моя в этом вонючем притоне никому ничего не даст - все пропало. И 

мне пришел конец... 

Чокнулся я с ним, и сил не хватило отвести в сторону глаза; я так и 

смотрел на него, потому что ничего нет страшнее этого - увидеть лицом к 

лицу человека, от которого ты должен сейчас принять смерть. 

Поднял стакан - рукой свинцовой, негнущейся - и выпил его до дна. 

Напротив меня сидел Левченко. Штрафник Левченко. Из моей роты... 

...Штрафник Левченко, из моей роты. С него должны были снять судимость 

посмертно, потому что он погиб в санитарном поезде, когда их разбомбили под 

Брестом. До этого его тяжело ранило в рейде через Вислу, мы плавали туда 

вместе - Сашка Колобков, я и Левченко. Ему тогда в спину попал осколок 

мины, и он выпал из лодки у самого берега... Значит, не погиб. И вернулся к 

старым делам. И уже час слушает, как я тут выламываюсь... 

- Что ж ты замолчал? Рассказывай дальше... - сказал горбун. Я снова