обидным за всю твою прожитую жизнь. 

Потому что это государство по своей прихоти отправило тебя на бойню, а 

затем бросило. Как живых, так и мертвых. Прокляло и забыло. Не было ничего. 

Это твои параноидальные фантазии, вызванные посттравматическим синдромом и 

многочисленными контузиями, но ничего, мы тебя в психушке в течение пяти лет 

вылечим, заходи. А оставшуюся армию мы разгоним, сократим, чтобы не трепали, 

не обсуждали наши действия. Как убирают свидетелей преступления, вот так и 

военных после каждой "освободительной" кампании разгоняют. После Афгана, 

после вывода войск из Германии и т.д. Потому что знали: армия может 

развернуться и узреть, что настоящий враг ее совсем рядом, в Москве. 

А когда тебя сократят, выгонят на гражданку или запрут в дальнем 

гарнизоне, ты будешь вспоминать свою жизнь и осознаешь, что самые яркие, не 

отретушированные чувства, впечатления, вкус и настоящую цену жизни ты понял 

там, на какой-то войне. Вся жизнь будет делиться на две части. ДО и ПОСЛЕ 

войны. 

И тут ты встанешь перед выбором, извечным русским вопросом: "Что 

делать?". 

Можно попытаться жить как все, но ты знаешь, что высоко не поднимешься. 

Можно идти в правоохранительные органы, туда, кстати, нас с тобой охотно не 

берут, психи, говорят. Можно в киллеры податься, дело привычное, да и 

платят, говорят, неплохо. Убивать, только не в таком количестве и не за идею 

и месть, а за деньги. Сможешь? Воротит? То-то, а некоторые идут. 

И третий, суррогатный путь - наемники. Правда, ты там сможешь воевать 

вместе с теми, в кого стрелял совсем недавно, но ничего, деньги не пахнут, а 

если понравится, то будешь с яростью мстить аборигенам за своего друга, 

недавнего врага. 

И раненые бойцы все это знали. Кто-то знал, кто интуитивно, кожей 

чувствовал, что это самое то, ради чего живет мужчина, и если они сейчас 

уедут, то больше это никогда в их жизни не повторится. И поэтому цеплялись 

за любую возможность остаться. Некоторых командиры откровенно обманывали, 

говоря, что они помогут сопроводить колонну, а затем вернутся в расположение 

бригады. Кто-то верил, кто-то хотел верить, в надежде, что колонна не сумеет 

пробиться и вернется назад, некоторые верили, что придется перед отправкой в 

госпиталь в последний раз славно повоевать и отправить к ихнему Аллаху 

немало его верующих. 

А то любят визжать "Аллах акбар, Аллах акбар", - мы и без них 

догадываемся, что он "акбар", - но сами к нему не торопятся. Нехорошо это. 

Тем более, что им рай обещан за священную войну с неверными. Так что мы все 

делаем благое дело для правоверных, отправляя их в рай, а они, как слепые 

щенки, сопротивляются. 

Ночь эта на командном пункте бригады выдалась бессонная. Мы с Юркой, 

начальником штаба, начальником разведки и еще большим количеством офицеров 

рассматривали, прорабатывали варианты прохождения колонны, связывались с 

соседними частями, договаривались о проходе через их территорию, о 

взаимодействии в случае нападения духов на нас. Механики готовили машины к 

переходу, оружейники пытались отладить БМП-3, работы хватало всем. 

Когда были отработаны и согласованы вопросы по вывозу раненых и штурму 

аптечных складов, остались одни штабные офицеры. Совещание начал начальник 

оперативного отделения, потом мы долго обсуждали варианты штурма комплекса 

зданий, расположенных на площади Минутка. Поначалу много было высказано в 

адрес и объединенного командования, и московских умников, но постепенно все 

успокоились, обсуждение перешло в спокойное русло. 

Единодушно пришли к выводу о самоубийственности штурма площади "в лоб". 

Тем более что пришлось бы сначала захватить мост через Сунжу, выходящий на 

площадь, а затем, прогоняя под кинжальным огнем людей, мы могли бы их просто 

положить навсегда на этом мосточке. Мост как раз находился на нашем пути 

движения к площади. И миновать его мы не могли, если только не объезжать 

полгорода. 

В этот момент врывается начальник караула, охранявшего КП. 

- Товарищ подполковник, - начал он взволнованно, обращаясь к начальнику 

штаба, - москвич уехал. 

- Как уехал? - не поняв, переспросил Сан Саныч. 

- Сел на свой БРДМ, сказал, что его вызывают в штаб, и уехал. 

- Давно уехал? 

- Да минут пятнадцать уже прошло. Я связывался с ним по радиостанции, 

он говорит, что ему надо прибыть на "Северный" до рассвета. 

- Псих, идиот, тупица, сам погибнет и людей положит. Он ведь должен был 

поутру выехать вместе с колонной. Дурак, кретин, - шумел начальник 

оперативного отделения майор Озеров. 

Все мы знали и прекрасно понимали, что это означало - отправиться в 

одиночку в темноте через военный город на легкобронированной машине. Итог 

почти всегда один - либо духи захватят, либо свои расстреляют. И это знал 

всякий солдат, не говоря уже об офицерах, неужели этот придурок 

рассчитывает, что его положение офицера штаба спасет его от пуль?! 

В Грозном действовал комендантский час, иногда из-за этого не было 

возможности доставить тяжелораненых на "Северный", в более оснащенный 

госпиталь. 

И вот этот выскочка, этот прыщ на ровном месте, подвергая опасности 

солдат, сопровождающих его, уехал в ночь. 

Немедленно связались с "Северным", сообщили им об их придурке. Скорее 

всего, он сделал это импульсивно, стараясь прибыть раньше нас и доложить о 

том, что мы посмели обсуждать открыто действия вышестоящих командиров. Жаль, 

что этот карьерист взял с собой несчастные останки Семенова. Нет покоя 

умершему парню. Извини нас, рядовой Семенов. 

В штабе на "Северном" поднялась паника. Еще бы - пропал офицер, пусть 

частично, но посвященный в планы руководства, мало того - офицер 

Генерального штаба. Видать, немало знал Карпов, что ночью были организованы