Николай Васильевич Гоголь 

ТАРАС БУЛЬБА 

Редакция 1842 г. 

I 

- А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой! Что это на вас за по- 

повские подрясники? И эдак все ходят в академии? - Такими словами встре- 

тил старый Бульба двух сыновей своих, учившихся в киевской бурсе и прие- 

хавших домой к отцу. 

Сыновья его только что слезли с коней. Это были два дюжие молодца, 

еще смотревшие исподлобья, как недавно выпущенные семинаристы. Крепкие, 

здоровые лица их были покрыты первым пухом волос, которого еще не каса- 

лась бритва. Они были очень смущены таким приемом отца и стояли непод- 

вижно, потупив глаза в землю. 

- Стойте, стойте! Дайте мне разглядеть вас хорошенько, - продолжал 

он, поворачивая их, - какие же длинные на вас свитки1! Экие свитки! Та- 

ких свиток еще и на свете не было. А побеги который-нибудь из вас! я 

посмотрю, не шлепнется ли он на землю, запутавшися в полы. 

- Не смейся, не смейся, батьку! - сказал наконец старший из них. 

- Смотри ты, какой пышный! А отчего ж бы не смеяться? 

- Да так, хоть ты мне и батько, а как будешь смеяться, то, ей-богу, 

поколочу! 

- Ах ты, сякой-такой сын! Как, батька?.. - сказал Тарас Бульба, отс- 

тупивши с удивлением несколько шагов назад. 

- Да хоть и батька. За обиду не посмотрю и не уважу никого. 

- Как же хочешь ты со мною биться? разве на кулаки? 

- Да уж на чем бы то ни было. 

- Ну, давай на кулаки! - говорил Тарас Бульба, засучив рукава, - пос- 

мотрю я, что за человек ты в кулаке! 

И отец с сыном, вместо приветствия после давней отлучки, начали наса- 

живать друг другу тумаки и в бока, и в поясницу, и в грудь, то отступая 

и оглядываясь, то вновь наступая. 

- Смотрите, добрые люди: одурел старый! совсем спятил с ума! - гово- 

рила бледная, худощавая и добрая мать их, стоявшая у порога и не успев- 

шая еще обнять ненаглядных детей своих. - Дети приехали домой, больше 

году их не видали, а он задумал невесть что: на кулаки биться! 

- Да он славно бьется! - говорил Бульба, остановившись. - Ей-богу, 

хорошо! - продолжал он, немного оправляясь, - так, хоть бы даже и не 

пробовать. Добрый будет козак! Ну, здорово, сынку! почеломкаемся! - И 

отец с сыном стали целоваться. - Добре, сынку! Вот так колоти всякого, 

как меня тузил; никому не спускай! А все-таки на тебе смешное убранство: 

что это за веревка висит? А ты, бейбас, что стоишь и руки опустил? - го- 

ворил он, обращаясь к младшему, - что ж ты, собачий сын, не колотишь ме- 

ня? 

- Вот еще что выдумал! - говорила мать, обнимавшая между тем младше- 

го. - И придет же в голову этакое, чтобы дитя родное било отца. Да будто 

и до того теперь: дитя молодое, проехало столько пути, утомилось (это 

дитя было двадцати с лишком лет и ровно в сажень ростом), ему бы теперь 

нужно опочить и поесть чего-нибудь, а он заставляет его биться! 

- Э, да ты мазунчик, как я вижу! - говорил Бульба. -Не слушай, сынку, 

матери: она-баба, она ничего не знает. Какая вам нежба? Ваша нежба - 

чистое поле да добрый конь: вот ваша нежба! А видите вот эту саблю? вот 

ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все 

те книжки, буквари, и философия - все это ка зна що, я плевать на все 

это! - Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не упот- 

ребляется в печати. - А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на 

Запорожье. Вот где наука так наука! Там вам школа; там только наберетесь 

разуму. 

- И всего только одну неделю быть им дома? - говорила жалостно, со 

слезами на глазах, худощавая старуха мать. - И погулять им, бедным, не 

удастся; не удастся и дому родного узнать, и мне не удастся наглядеться 

на них! 

- Полно, полно выть, старуха! Козак не на то, чтобы возиться с баба- 

ми. Ты бы спрятала их обоих себе под юбку, да и сидела бы на них, как на 

куриных яйцах. Ступай, ступай, да ставь нам скорее на стол все, что 

есть. Не нужно пампушек, медовиков, маковников и других пундиков; тащи 

нам всего барана, козу давай, меды сорокалетние! Да горелки побольше, не 

с выдумками горелки, не с изюмом и всякими вытребеньками, а чистой, пен- 

ной горелки, чтобы играла и шипела как бешеная. 

Бульба повел сыновей своих в светлицу, откуда проворно выбежали две 

красивые девки-прислужницы в червонных монистах, прибиравшие комнаты. 

Они, как видно, испугались приезда паничей, не любивших спускать никому, 

или же просто хотели соблюсти свой женский обычай: вскрикнуть и бро- 

ситься опрометью, увидевши мужчину, и потому долго закрываться от 

сильного стыда рукавом. Светлица была убрана во вкусе того времени, о 

котором живые намеки остались только в песнях да в народных думах, уже 

не поющихся более на Украйне бородатыми старцами-слепцами в сопровожде- 

нии тихого треньканья бандуры, в виду обступившего народа; во вкусе того 

бранного, трудного времени, когда начались разыгрываться схватки и битвы 

на Украйне за унию. Все было чисто, вымазано цветной глиною. На стенах - 

сабли, нагайки, сетки для птиц, невода и ружья, хитро обделанный рог для 

пороху, золотая уздечка на коня и путы с серебряными бляхами. Окна в 

светлице были маленькие, с круглыми тусклыми стеклами, какие встречаются 

ныне только в старинных церквах, сквозь которые иначе нельзя было гля- 

деть, как приподняв надвижное стекло. Вокруг окон и дверей были красные 

отводы. На полках по углам стояли кувшины, бутыли и фляжки зеленого и 

синего стекла, резные серебряные кубки, позолоченные чарки всякой рабо- 

ты: венецейской, турецкой, черкесской, зашедшие в светлицу Бульбы всяки- 

ми путями, через третьи и четвертые руки, что было весьма обыкновенно в 

те удалые времена. Берестовые скамьи вокруг всей комнаты; огромный стол 

под образами в парадном углу; широкая печь с запечьями, уступами и выс- 

тупами, покрытая цветными пестрыми изразцами, - все это было очень зна- 

комо нашим двум молодцам, приходившим каждый год домой на каникулярное 

время; приходившим потому, что у них не было еще коней, и потому, что не