совершенства, что может разбирать, складывать и приспособлять тело 

животного и человека по своему желанию. И хотя он на деле блестяще 

осуществлял это, тем не менее его смелость и широта замыслов граничат 

с.., безумием. 

Сальватор презрительно усмехнулся. 

Он не знал, что эксперты решили облегчить его участь и поднять вопрос 

о его невменяемости, чтобы иметь возможность заменить тюремный режим 

больничным. 

- Я не утверждаю, что он безумец, - продолжал эксперт, заметив улыбку 

Сальватора, - но, во всяком случае, по нашему мнению, обвиняемого 

следует поместить в санаторий для душевнобольных и подвергнуть 

длительному наблюдению врачей-психиатров. 

- Вопрос о невменяемости подсудимого не поднимался судом. Суд обсудит 

это новое обстоятельство, - сказал председатель. - Профессор Сальватор, 

желаете ли вы дать разъяснение по некоторым вопросам экспертов и 

прокурора? 

- Да, - ответил Сальватор. - Я дам объяснения. Но пусть это будет 

вместе с тем и моим последним словом. 

СЛОВО ПОДСУДИМОГО 

Сальватор спокойно поднялся и окинул взглядом зал суда, как будто 

искал кого-то. Среди зрителей Сальватор заметил Бальтазара, Кристо и 

Зуриту. В первом ряду сидел епископ. Сальватор несколько задержал на нем 

свой взгляд. На лице Сальватора появилась едва заметная улыбка. Затем 

Сальватор начал искать кого-то взглядом, внимательно осматривая весь 

зал. 

- Я не нахожу в этом зале потерпевшего, - сказал наконец Сальватор. 

- Я потерпевший! - вдруг крикнул Бальтазар, срываясь с места. Кристо 

дернул брата за рукав и усадил на место. 

- О каком потерпевшем вы говорите? - спросил председатель. - Если вы 

имеете в виду изуродованных вами животных, то суд не счел нужным 

показывать их здесь. Но Ихтиандр, человек-амфибия, находится в здании 

суда. 

- Я имею в виду господа бога, - спокойно и серьезно ответил 

Сальватор. 

Услышав этот ответ, председатель в недоумении откинулся на спинку 

кресла; "Неужели Сальватор сошел с ума? Или он решил изображать 

сумасшедшего, чтобы избегнуть тюрьмы?" 

- Что вы хотите этим сказать? - спросил председатель. 

- Я думаю, суду это должно быть ясно, - ответил Сальватор. - Кто 

главный и единственный потерпевший в этом деле? Очевидно, один господь 

бог. Его авторитет, по мнению суда, я подрываю своими действиями, 

вторгаясь в его область. Он был доволен своими творениями, и вдруг 

приходит какой-то доктор и говорит: "Это плохо сделано. Это требует 

переделки". И начинает перекраивать божье творение по-своему... 

- Это богохульство! Я требую занести слова обвиняемого в протокол, - 

сказал прокурор с видом человека, оскорбленного в своих святых чувствах. 

Сальватор пожал плечами: 

- Я передаю только сущность обвинительного акта. Разве не к этому 

сводится все обвинение? Я читал дело. Вначале меня обвиняли только в 

том, что я будто бы производил вивисекции и причинил увечье. Теперь мне 

предъявили еще одно обвинение - в святотатстве. Откуда подул этот ветер? 

Не со стороны ли кафедрального собора? 

И профессор Сальватор посмотрел на епископа. 

- Вы сами создали процесс, в котором невидимо присутствуют на стороне 

обвинения господь бог в качестве потерпевшего, а на скамье подсудимых - 

вместе со мной Чарлз Дарвин в качестве обвиняемого. Может быть, я огорчу 

еще раз некоторых сидящих в этом зале своими словами, но я продолжаю 

утверждать, что организм животных и даже человека не совершенен и 

требует исправления. Я надеюсь, что находящийся в этом зале настоятель 

кафедрального собора епископ Хуан де Гарсилассо подтвердит это. 

Эти слова вызвали удивление всего зала. 

- В пятнадцатом году, незадолго до моего отъезда на фронт, - 

продолжал Сальватор, - мне пришлось внести маленькое исправление в 

организм уважаемого епископа - вырезать ему аппендикс, этот ненужный и 

вредный придаток слепой кишки. Лежа на операционном столе, мой духовный 

пациент, помнится, не возражал против того извращения образа и подобия 

божия, которое я произвел своим ножом, вырезая частицу епископского 

тела. Разве этого не было? - спросил Сальватор, глядя в упор на 

епископа. 

Хуан де Гарсилассо сидел неподвижно. Только бледные щеки его 

чуть-чуть порозовели и слегка дрожали тонкие пальцы. 

- И не было ли другого случая, в то время, когда я еще занимался 

частной практикой и производил операции омолаживания? Не обращался ли ко 

мне с просьбой омолодить его почтенный прокурор сеньор Ау густо де... 

При этих словах прокурор хотел было запротестовать, но слова его были 

заглушены смехом публики. 

- Я прошу вас не отвлекаться, - сурово сказал председатель. 

- Эта просьба была бы гораздо уместнее в отношении самого суда, - 

ответил Сальватор. - Не я, а суд так поставил вопрос. Разве кое-кого 

здесь не испугала мысль, что все присутствующие здесь - вчерашние 

обезьяны или даже рыбы, получившие возможность говорить и слушать, так 

как их жаберные дуги превратились в органы речи и слуха? Ну, если не 

обезьяны, не рыбы, то их потомки. - И, обращаясь к прокурору, 

проявлявшему признаки нетерпения, Сальватор сказал: 

- Успокойтесь! Я не собираюсь здесь с кем-либо спорить или читать 

лекции по теории эволюции. - И, сделав паузу, Сальватор сказал: 

- Беда не в том, что человек произошел от животного, а в том, что он 

не перестал быть животным... Грубым, злым, неразумным. Мой ученый 

коллега напрасно пугал вас. Он мог бы не говорить о развитии зародыша. Я 

не прибегал ни к воздействию на зародыш, ни к скрещиваю животных. Я - 

хирург. Моим единственным орудием был нож. И как хирургу мне приходилось 

помогать людям, лечить их. Оперируя больных, я должен был часто 

производить пересадку тканей, органов, желез. Чтобы усовершенствовать