В посаде баурши показал Бату-хану просторную избу и предложил избрать ее для ночлега. 

- Кто жил в этой деревянной юрте? 

- Урусутский шаман. Зовут его "поп". 

Бату-хан сердито отмахнулся. 

Вмешался великий советник Субудай-багатур. Подъехав на саврасом коне, он хриплым голосом сказал: 

- Разве подобает джихангиру жить в юрте шамана да еще урусутского? А это что за дом? - он указал плетью на бревенчатое строение с остроконечной высокой крышей и золоченым крестом наверху. 

- Это дом урусутского бога. 

- Джихангиру подобает жить там, где обитают боги, - сказал строго Субудай-багатур. 

Бату-хан искоса посмотрел на потупившего глаза баурши, на ханов, начавших горячо поддакивать великому советнику, и повернул коня к церкви. 

Баурши бросился к церковной двери. На паперти около входа сидели четыре монгольских воина. 

- Сюда нельзя! - сказал один из них. 

Баурши начал спорить с монголами. 

- Кто вас поставил сюда? - спросил подъехавший Субудай. 

- Сотник Гуюк-хана, Мунке-Сал. 

- Возвращайся к своему сотнику и скажи, чтобы он выбирал для своего хана более подходящую юрту. Убирайся, живо! 

Четыре монгола посмотрели друг на друга, посвистали сквозь зубы и, подобрав подолы длинных шуб, пошли через глубокий снег к своим коням, привязанным к церковной ограде. Один повернулся и сказал Субудаю: 

- Когда Гуюк-хан начнет нас бить по щекам костяной лопаткой, ты ведь за нас не заступишься? 

- Кто тебе отрезал ухо? - спросил Арапша. - Смотри, второе отрежу! 

Монгол, оскалив зубы, присел, вытягивая меч, задвинул его обратно в ножны и быстро вскочил на коня. 

- И ты того же дождешься! - крикнул он и поскакал. 

Арапша злобно посмотрел ему вслед: 

- Гуюк-хан опять подсылает к джихангиру убийц! 

Нукеры привели старика, найденного в соседней сторожке. Он был в собачьем колпаке, холщовых портах, рубахе и лыковых лаптях. Он весь посинел и дрожал от холода, но не выказывал страха. Старик отпер ключом большой замок на двери. Баурши вошел первый и, сложив руки на животе, встал около двери. Бату-хан соскочил с коня и, разминая онемевшие ноги, прошел в церковь. Татары ее не тронули. Сквозь узкие окна, затянутые пузырями, тускло проникал свет. Впереди поблескивал золотом алтарь с резными деревянными дверьми. Перед некоторыми иконами мигали огоньки лампад, освещая темные, насупившиеся лики святых. 

Бату-хан прошел в алтарь, обогнул кругом престол. На столике в углу нашел пять круглых белых просвирок. Приказал следовавшему за ним баурши попробовать эти хлебцы, - не ядовиты ли? Баурши откусил, пожевал и сказал: 

- Авва! Да сохранит "хан-небо" и тебя и меня от несчастья! Хлеб вкусный! 

Бату-хан вернулся на середину церкви, опустился на конскую попону. Возле него полукругом уселись ханы. 

- Разожгите здесь костер, - сказал Бату-хан, - и сварите мне чай 1. 

Баурши заметался и, переговорив с толмачом и пленным стариком, подобострастно доложил хану: 

- Здесь огонь разводить нельзя - это прогневает урусутского бога, и его дом загорится. 

Субудай-багатур приказал, чтобы его военные помощники - юртджи - поместились в доме урусутского шамана. Бревенчатый дом состоял из сеней и двух горниц, разделенных стеной. Большая, сложенная из камней и глины квадратная печь выходила в обе горницы. 

В первой половине поместились четыре монгольских юртджи и два мусульманских писца-уйгура. Вторую горницу взял себе Субудай. Он увидел рязанского князя - переметника Глеба, сидевшего вместе с юртджи, и спросил: 

- Что такое "гречишные блины"? 

- Это трудно объяснить, надо попробовать. Заведи себе бабу, она тебе будет каждый день печь, а ты будешь радоваться. 

- А что такое "баба"? 

- Во дворе монгольский воин предлагает купить у него двух баб. Покупай! 

- Сколько он хочет? 

- Сейчас их приведу. 

Глеб вышел во двор и вернулся вместе со старым монголом, который толкал в горницу двух упиравшихся женщин. Одна, высокая, дородная, в синем сарафане, войдя, поискала глазами и трижды помолилась на тот угол, где остались киоты от содранных образов. Сложив руки под пышной грудью, она пристальным взглядом уставилась на Субудай-багатура, который сидел возле скамейки на полу, на конском потнике. К бабе тесно прижалась девушка с русой косой и испуганными глазами, в рваном дубленом полушубке, из-под которого виднелся подол красного сарафана. 

- Вот тебе две отборные бабенки, - сказал по-татарски князь Глеб. - Старшая - опытная повариха, а эта - садовый цветочек, макова головка. 

Субудай обвел женщин беглым взглядом и отвернулся. 

- Станьте на колени! - сказал князь Глеб. - Это большой хан. Отныне вы будете его ясырками. 

- Большой, да не набольший! - ответила женщина. - На колени зачем становиться? Пол-от грязный, гляди, как ироды натоптали! 

- Поклонись, говорю, твоему хозяину! 

- Мой хозяин, поди, лет десять как помер. Ну, Вешнянка, давай, что ли, поклонимся. 

Низко склонившись, они коснулись пальцами пола. 

Субудай пристальным взглядом уставился на женщин, и глаз его зажмурился. Он покосился на князя Глеба, присевшего на дубовой скамье, поднялся и, положив потник на скамью, взобрался на нее, подобрав под себя ногу. 

- Как зовут? - спросил он у Глеба. Тот перевел вопрос. 

- Опалёнихой величают, а это Вешнянка. 

- Дочь? 

- Нет, сирота соседская. Я ее пестую.